А когда шоу закончилось, софиты погасли и возбуждённые, разгорячённые люди стали расходиться, стихийное продолжение вечеринки случилось прямо у выхода из парка, под фонарём. Ньюйоркерам тем пятничным вечером было классно, они не хотели отпускать своё счастье. Играл всего лишь один раздевшийся по пояс саксофонист, но люди танцевали под его простые мелодии так, как будто это был разгар многочасового рейва.
Каково же было моё удивление, когда среди офигенных раскованных тусовщиков я увидела доктора Лернера в глупой майке со смайликом. Седого, вспотевшего, всклокоченного, двухметрового и определённо позволившего душе пуститься в пляс. Он колдовал наедине с собой, как чудаки на рассвете в клубах. Потешный, самозабвенный. Голубые глаза то закрывались от удовольствия, то искрились себе в темноте. Я постеснялась с ним заговорить, но танец профессора счастья так и стоит перед глазами.
Я сколько ни пишу, словосочетание «быть счастливой» всё равно раздражает. Клише. А как ещё сказать? Удовлетворение, гармония, цельность. Для меня секрет — в слове «спокойствие».
Под «покоем» я подразумеваю относительную цельность нервной системы. Сохранность. Способность обеспечивать самой себе безопасность.
Я сейчас оглядываюсь на прошлое и недоумеваю. Как я могла жить в непрекращающемся стрессе и при этом быть хорошей мамой, работать, делать карьеру, искать отношения, верить в лучшее и дышать? На какой энергии я продержалась?
Когда я так резко меняла жизнь и переезжала внезапно на другой край земли, моя психотерапевтка говорила, что счастье — это умение, которому мне надо будет учиться с нуля. Не бывает так, что живёшь много лет в хаосе дисфункциональных отношений, а потом — как Золушка на бал, неузнаваемая и роскошная. Это не так работает.
Счастье — это навык, которым я ранее не владела, мне его ещё осваивать и осваивать. Опытный в нелюбви — неофит в любви. Я учусь…
Не загонять себя. Не истязать себя. Не ставить себя постоянно под сомнение. Защищать границы. Мысленно давать сдачи. Отрывать глаза от компьютера, когда вскипает от работы мозг.
Ещё три недели, и по всему Нью-Йорку распустятся магнолии, огромные, чрезмерные, душистые.
Я раньше больше прочих цветов ценила пионы с их неуместной летней роскошью, с их напоминанием о даче, о детстве, о бабушке, подстригающей листья на раскладном стульчике, о моей Покровке.
А теперь вот — магнолии, бабушка от них бы сошла с ума.
Гляди, ба. Много лет прошло с тех пор, как мы с тобой виделись последний раз. Ты, наверное, удивилась бы мне сейчас. Удивилась бы и моей дочери, моей С., которая взрослеет в своей этой нью-йоркской школе.
