Наконец, подойдя к приоткрытой двери ванной, она говорит певуче:
— Вы скоро, мой дорогой?
И дядя Филипп отвечает, вынув зубную щетку изо рта:
— Сейчас, моя дорогая!
Как в романе.
В столовой снежная скатерть на круглом столе. Тарелки с гербами. Серебро блестит. Посреди стола в хрустальной вазе улыбаются толстые мордочки роз.
Виргиния вносит блюдо, оно дымится. Это воздушный пирог из молоденькой картошки. Тонкое кушанье воскресных дней. Виргиния в куцем переднике и пенсне. Она ведет весь дом, все хозяйство. Ей доверяют вполне, ее снисходительно боятся. Стучат вилки, дымится воздушный пирог, хрустит салфетка в руках.
Звонок. Кто это? Сэр Бов, или архитектор Бено, или герцог де ла Клош?
Это только я.
4
Мне открыла Виргиния.
— Мосье дома?
— Дома, мадемуазель, — сказала Виргиния.
Ее брови были сдвинуты, пенсне блестело.
— Не ставьте чемодан на пуф, — сказала Виргиния, — пуф светлый.
Я поставила чемодан на пол. Дядя Филипп с салфеткой в руке вышел в переднюю.
— А, ты, дитя мое? Я тебе рад! — сказал дядя и нахмурился: — Почему пыльный чемодан на светлом ковре, мое дитя?
Я схватила чемодан в руку.
— Ах, милочка! Что ж вы стоите с чемоданом в руке? — спросила мадам Шупо, выглядывая в полуоткрытую дверь.
Наконец меня освободили от чемодана.
— Идем завтракать, — сказал дядя, как истый либерал.
Виргиния презрительно поставила мне тарелку. Мадам Шупо подвинула стакан.
— Так ты лишилась службы? — спросил дядя. Я сказала:
— Да и думаю, что вы мне поможете отыскать другую. Время тяжелое, кризис, — добавила я, криво улыбаясь.
— Кризис… — сказал дядя, обращаясь уже к мадам Шупо. — Вот говорят: кризис — народное бедствие. Но с другой стороны, дорогая, по-моему, сейчас время, благодатное для того, чтоб проверить свои знания, свои способности. Возьмите, например, меня. Разве меня уволят? Разве я когда-нибудь лишусь работы? А почему? Потому что я хороший работник, потому что я необходим. Моего же коллегу, Дюваля, уволят бесспорно: он работает хуже меня. У него жена, ребенок. Но что делать? К тому же я не фантазирую, я не мечтаю стать художником, артистом, богемой. Я — честный труженик, и мной дорожат, — добавил он, помолчав.
— Вы правы, — сказала мадам Шупо.
— Или моя секретарша, мадемуазель Кемпер. Ах, дорогая! — воскликнул дядя, подливая себе вина. — Представьте себе: молодая женщина, хорошенькая, умница, и какой работник! Что меня поражает в ней, так это умение одеваться на те гроши, которые она зарабатывает. Она одета как королева! Умение, понимаете ли, работать, жить!
