Стал черным небосвод, трясет земную твердь,
И разом трех стихий взревела коловерть,
И красный дух того, кто возмущал при жизни
Всю землю, все края, кто так вредил отчизне,
Уносит тысячу ростков, смерчей, ветров,
Перунов кованых, сверканий и костров,
Исход святой души, столь пышный, столь слепящий,
Поверг безбожников глумливых в ужас вящий.
Исторгнув демона, остался блудодей
В плену злых умыслов, в сетях былых страстей
И черных дел своих и, стоя перед бездной,
Не мог он позабыть наперсницы любезной,
Подругу Бог сберег, когда скончался друг
[89],
Распался их совет, нет края наших мук.
Принц богоизбранный
[90], ты видел в доме тещи
Цикуту и дурман, тебе, чего уж проще,
Свидетельствовать нам, что королева-мать
Средь ночи с криками покинула кровать,
Когда усопший к ней пришел, дабы проститься
Перед уходом в ад. Ты видел: дьяволица
Прикрыла в горести ладонями свой лик,
И волосы твои от страха встали вмиг.
Ничтожность сих мозгов однако привлекала
Как свет от факела, как пламя от запала,
Способное спалить, сравнять с землею храм
И замок истолочь с золою пополам;
И стены школ крушит толпы порыв безглавый,
Оставив лишь костяк от нашей древней славы
(Нам о величии гигантов давних лет
Дает понятие теперь один скелет).
Стараньем сих двоих растоптаны законы,
И озверелый сброд, к делам бесчинным склонный,
Багрил ножи в крови бессильных стариков,
Младенцев убивал, бесчестя мирный кров,
Не признавала смерть ни возраста, ни пола.
Стараньем сих двоих истошно сталь колола,
И вот со дня резни пятнадцать лет идет
На нивах Франции покос и обмолот.
Поскольку бешенство с горячкой охватило
Ряд сопредельных стран, где тьма не наступила,
Макиавеллиевой выучки умы
У нас посеяли раздор страшней чумы,
И знать французская, на их поддавшись козни,
Вступила на стезю междоусобной розни,
С отвагой у дворян и ярость возросла,
И стал высокий род подобьем ремесла.
Привычно меж собой вступать в бои дворянам,
Властитель их долги оплатит чистоганом.
Тут всякий вертопрах таскает в ножнах меч,
Дабы кромсать других и свой живот пресечь.
Боясь, что в дни без войн дворянство от приплоду
Умножится в числе и, возжелав свободу,
Тиранов сокрушит, и что оно само
При всем невежестве смахнет свое ярмо,
Наш Генрих Валуа как бы хулит дуэли,
Но тягу к ним в сердцах готов разжечь на деле
[91],
Других он рад клеймить, зато мирволит он
Придворной шатии и не блюдет закон,
Смиряющий в сердцах излишнюю отвагу,
Поставив сзади ад, а пред глазами шпагу.
Пишу, предчувствуя, что скоро новый бой,
