Безумный человек в угаре передряг
Пред ликом Господа, подателя всех благ,
Упрямо топчет их, тем самым — святость веры,
Плюя на небеса, вращающие сферы.
Нам вволю молока сосцы земли дарят,
И тысячи иных готовится услад
Ее рукой для тех, чья ненависть равнинам
Пожарами грозит и гибелью невинным.
Зря голосит бедняк о хлебе, все равно
Жгут сено, жгут снопы, в мешках гноят зерно,
Когда взывает к нам голодный у порога,
А хворый кличет нас на Божий Суд, где строго
Должны взыскать с того, кто горе бедным нес,
Кто ими проклят был, виновник горьких слез.
Печальных воплей хор Всевышнего тревожит,
Ни ветер, ни огонь их заглушить не может,
И ставит Бог печать на горестный завет,
Где смерть за гробом ждет, где отпущенья нет.
Минует бедняков посмертная расплата,
Тех, кто надеялся, что милосердье свято,
Кто милостыней жил. Что вам еще сказать?
Себя, увы, пришлось в сих действах показать
И деревенским псам: столь кроткие вначале,
Они ушли из сел и вскоре одичали,
В собачьи шкуры их вселился волчий нрав;
Совсем как наша знать, безжалостными став,
Овчарки принялись терзать свои отары.
Пусть медлит Судия, еще дождутся кары
Те, кто несчастных псов оставил без еды,
Они становятся несчастьем в дни беды,
И этот Божий бич, проклятье из проклятий,
Придет ломать клыки о кости наших ратей.
Уборщики полей в конце кровавых сеч,
Они пожрут того, кому в бою полечь,
В стан мертвых воинов собак влечет пожива,
Однако от живых они бегут пугливо.
Припомним Монконтур
[58]: с той битвы и ведет
Отродье злобное свой кровожадный род,
С той сечи пагубной, как предок одичалый
Отведал некогда французской крови алой.
Тварь неразумная, где взяли эти псы
Ум человеческий в столь грозные часы,
Когда природа вся становится бесчинной,
Когда в агонии прощается с личиной,
Когда голодный люд уже на все готов,
И осажденный град съедает верных псов,
Когда ведут бои у вздутой конской туши,
Когда за требуху отдать готовы души?
Сих павших лошадей, которых сап свалил
И голод доконал, лишив последних сил,
Ногтями люди рвут, обгладывая кожи,
Сгрызают все с костей, что только в пищу гоже.
А этим ужасам не хочет верить взор,
Подобное наш дух отверг с давнишних пор,
Но злодеяньям сим мы были очевидцы,
Где мать уже не мать — подобие волчицы
[59].
В осадах тягостных, которым нет конца,
С любовью, с жалостью прощаются сердца.
Берет из зыбки мать младенца и некстати
Срывает пелены с несчастного дитяти
Рукой безжалостной, не знающей препон,
Дабы скорей попрать природу и закон.
Достойна жалости терзаемая гладом,
