Без сожаленья рвет все узы с малым чадом,
Благоутробную к невинному любовь,
Плоть чрева своего, его живую кровь,
И сердце теплое и чувства человечьи,
Все нити порваны, и все в противоречье.
Младенец ждет груди, взыскуя молока,
С надеждою следит, как движется рука,
Тугих свивальников разматывая ткани,
И улыбается, голодный, этой длани.
Но длань, недавняя дарительница благ,
Теперь не жизнь сулит, а смерть несет, как враг,
Которому претит убийство, но и гладу
Не просто дать отпор, поскольку нет с ним сладу.
Так в сердце матери то жалость верх берет,
То власти голода, увы, настал черед,
И, к лону тощему младенца прижимая,
С ним говорит не мать, а плоть едва живая:
«Вернись в мое нутро, несчастный мой малыш,
За молоко мое ты кровь мне возвратишь,
Противу естества она в утробе канет,
И чрево матери твоей могилой станет».
С дрожащею рукой никак не сладит мать,
Поднять не в силах нож, дабы ягня заклать,
Лишь давит пальцами на шее пульс с опаской,
И гулит сосунок, сочтя такое лаской,
Но холодеет кровь при мысли о ноже,
И дважды из руки он выпадал уже.
В душе смятение, и все в глазах двоится,
И оттесняет мать голодная волчица,
И дышит пламенем отверстый бледный рот,
Здесь речь не о губах, зубам настал черед,
Увы, не лобызать, терзать привычны зубы.
Мы видим их следы: прокусы эти грубы,
Из них струится кровь, уходит прочь душа.
Нам слышится не смех, а крики малыша,
С последним выдохом он видит, как в кошмаре,
Не материнский взгляд — глаза голодной твари.
Когда своих детей, как пишут, съел Фиест
[60],
Лик солнца почернел, померкло все окрест.
Что дальше следует? Здесь мы дошли до места,
Где трапеза страшней, чем пиршество Фиеста.
Какую пищу ест, прекрасно знает мать,
В то время, как Фиест не мог такое знать.
Кому достанет сил глядеть на яство зверя
И детский перст узреть, глазам своим не веря?
А каково смотреть в зрачки, где меркнет свет,
Где выгорело все, ни чувств, ни боли нет,
На шее ощутить ладонь родного чада,
И вдруг понять, что снедь не утоляет глада?
Знакомые черты мерцают пред тобой,
Как будто видится в зерцале образ твой,
Твой отраженный лик, чье сходство столь наглядно,
Что проникает вглубь и совесть жжет нещадно.
Терзают когти все: телам дарует глад
Какую-то еду, а разум душам — яд.
Светило спряталось за дымные тканины,
Как лик закрыл герой Тимантовой картины
[61].
