Судьи сидели на возвышении, возле самого входа в пыточную, за столом, который был завален скрутками бумаги, фолиантами дел, перьями. Кроме Босяцкого, Комара и Лотра сегодня, как на всех процессах, которые были церковными по юрисдикции, но касались всего города, сидели в судном зале войт города Цыкмун Жаба, широкий брюхом, грудью и всем другим магнат, разодетый в златотканую чугу и с печатью невероятной тупости и такого же невероятного самовозвеличения на лице; бургомистр города Юстин, которого уже третий год избирали на годовой срок: мещане — потому, что был относительно справедлив, купцы — потому, что был богат, а церковь хоть и не избирала, но не возражала, ибо только они одни знали, сколько всего разного удалось ей и магнатам вырвать от Юстина, рады и города за эти три года.
Сидел кроме них схизматик (ничего, что Городня тогда была преимущественно православной), преосвященный Рыгор Городенский, а в миру Гиляр Болванович, а для неучтивых и теперь просто Гринь. Рыхлый, сонный, с маленькими медвежьими глазками. Одни только горожане знали, что, если приходится разнимать в драках городские концы, эта вялость преосвященного может совершенно неожиданно, как у крокодила, перейти в молниеносные скорость и ловкость.
Кроме них, было ещё несколько духовных за судейским столом, а в другом конце зала глашатаи, которые после начала суда выйдут за стены и объявят обо всём городу, и десятка три любопытных из шляхты и их жён.
Да ещё возле стен стояли стражники, а среди них выделялись двое: полусотник Пархвер, настоящий гигант в сажень и шесть дюймов ростом и соответствующий в плечах и груди, и сотник Корнила, мрачного вида, низколобый и коренастый, как коряга, воин.
На Пархвера на улочках смотрела толпа. В Кракове по нему сходили с ума придворные развращённые жёны, так как был он не просто болезненный гигант, которого и ветер переломает, а настоящий, пропорционально сложенный богатырь, первый на коне, первый на мечах, первый за столом, с руками, толщиной, как средний человек в поясе, весом немного тяжеловат. И притом не бык. Лицо спокойное, глаза большие и синие, даже с задумчивостью, волосы золотые. Чёрт его знает, как его такого умудрились выпустить на свет?!
Корнила казался перед ним просто малым, хотя был среднего роста. Красный, немного грузнее, чем подобает, подстриженный под горшок, похожий в своих латах на самовар — ничего особенного. Млели по нему при дворе, где он тоже бывал в свите войта, куда меньше. И всё же, хотя женщины и тут делали политику в большей степени, чем этого хотели и чем об этом думали мужчины, Корнила шёл к военной верхушке быстрее всех. И все знали: именно ему дадут тысячника, если в случае войны немного увеличится городенское войско. Потому что Корнила отличался удивительной, почти нечеловеческой расторопностью, верностью и дисциплиной, а у Пархвера, хоть и умнее был, случались припадки ярости, гнева и боевой лютости, такой, когда человек уже не обращает внимания ни на что: ни на врага, ни на своих начальников.
