«О музыка, мой старый друг, ты лучше меня! Я неблагодарный, я гоню тебя прочь. Но ты, ты не покидаешь меня, тебя не отталкивают мои капризы. Прости, ведь ты прекрасно знаешь: это только блажь. Я никогда не изменял тебе, ты никогда не изменяла мне, мы уверены друг в друге. Мы уйдем вместе, моя подруга. Оставайся со мной до конца!»[173]
V
Прожив двадцать шесть лет в Швейцарии, Ромен Роллан купил дом во Франции в месте, притягивающем к себе любого паломника, – в Везеле[174], и приобретенное им жилище было достойно этого крестоносца. Но едва он обосновался в новом доме, едва приступил к работе над «Робеспьером», как грянул гром – было заключено Мюнхенское соглашение[175]. Год спустя, в сентябре 1939 года, Роллан отправляет тогдашнему премьер-министру Эдуарду Даладье[176] письмо с заверениями в полной преданности делу демократии. Поскольку речь идет о защите дела столь же благородного, как было при Вальми, он делает свой выбор. С террасы своего дома в Везеле он видит равнину, где когда-то проповедовал святой Бернард[177] и где сейчас, «вздымая светящуюся под солнцем пыль, двигались войска». А над войсками, в чистом летнем небе, щедро расточала боттичеллиевскую благодать – и собственную ложь – Лилюли.
Он советовал молодым людям, чтобы те не дали себя запугать видимостью несчастья. «Подобное испытание должно быть спасительным для крепкой породы. И я вижу, как после поражения, с самого его дна, встанет поздоровевшая и помолодевшая Франция – если, конечно, она этого захочет. Я верю в будущее своей страны и всего мира… и я прощаюсь с ними в самом разгаре войны со спокойным сердцем и духом, закалившимся в этом землетрясении. Я возвращаюсь, как Кандид, в свой сад, в свой сад без границ»[178].
Жизнь Ромена Роллана завершалась, как бетховенская симфония, многократным повтором утверждения – идеального аккорда.
Кристоф перешел реку. «Всю ночь он шел против течения… Те, кто видел, как он отправлялся в путь, говорили, что он не дойдет. И еще долго его преследовали колкости и смех… Теперь Кристоф уже слишком далеко, чтобы до него донеслись крики оставшихся на берегу… Кристоф, едва не падая, достигает наконец берега. И говорит младенцу, которого несет на плече:
– Вот мы и пришли! Какой же ты тяжелый! Кто ты, дитя?
И дитя говорит:
– Я – грядущий день»[179].
Оптимистичный финал? Вовсе нет. Потому что грядущего дня ни Кристоф, ни Роллан не увидят. Да и будет он таким же суровым, как день прошедший. Но работа от зари до зари окончена. Дело сделано. И вот уже младенец на берегу. Ваша очередь, молодые люди!
