Этим заслоном оказался высокий и тощий молодой человек, обладатель копны непослушных волос, которым не повредило бы знакомство с расческой или даже с парикмахерскими ножницами. Он походил на поэта, упорно ищущего вдохновения, а поскольку его взгляд явно упирался в меня, я сразу расправил плечи.
– Могу я войти, мистер Честнотт? – тихо прогудел он голосом, похожим на раскат грома где-то за чертой горизонта.
Когда я ответил согласием, он вошел, закрыл за собой дверь, тремя широкими шагами достиг выбранного стула, уселся и сообщил мне:
– Бен Френкель. Бенджамин Френкель. Как я понимаю, вы ищете убийцу Уолдо Мура?
Значит, за неимением Гвинн Феррис на ловца выбежал второй подозреваемый – тот серьезный и страстный молодой человек, которому, по уверениям Розы, обольстительница вконец вскружила голову своими обещаниями.
Рассматривая Френкеля, я натолкнулся на его взгляд, такой упорный, что невольно напрягся, опасаясь вылететь вперед спиной в окно.
– Лично я не описал бы свои занятия именно так, мистер Френкель, – сказал я ему, – но возражать не стану.
Он этак мило и печально улыбнулся.
– Для моих целей сойдет, – объявил он. – Я и не ждал, что вы сразу раскроете карты. Я уже заходил несколько раз с утра, когда услышал, зачем вы здесь, но не заставал вас на месте. Хотел сказать, что у меня ощущение, будто именно я убил Мура. Это ощущение я ношу в себе с той ночи, когда это случилось… вернее сказать, со следующего дня.
Он умолк, и я ободряюще кивнул:
– Делайте свой ход, мистер Френкель. Пока все слишком туманно. Это просто ощущение или вы готовы чем-то его подкрепить?
– Боюсь, получится не очень хорошо. – Когда Бен Френкель хмурился, его густые брови сходились у переносицы темными тучами, под стать громовым раскатам голоса. – Я надеялся, вы расставите все по местам и избавите меня от наваждения. Вы обещаете, что этот разговор останется между нами?
– Зависит от содержания. Я не смогу хранить в тайне признание в убийстве…
– Боже, я не собираюсь признаваться!
– Тогда зачем пришли?
Френкель вдохнул поглубже, задержал воздух на пару секунд и наконец выпустил.
– Ненависть к Уолдо Муру, – начал он, – была одной из сильнейших эмоций, какие я когда-либо испытывал. Вероятно, самой сильной. Не скажу, чем она вызвана, потому что не считаю себя вправе упоминать чужих имен, но сомневаюсь, чтобы хоть один человек на земле ненавидел кого-то сильнее, чем я его. Ненависть изводила меня месяцами, я был напуган ею, в буквальном смысле напуган. Я всегда питал глубокий интерес к феномену смерти. Эти две силы смешались во мне, как в пробирке. Из них, из двух этих позывов, родилось нечто новое, какая-то жуткая смесь. Одна сила – ненависть – была эмоциональным откликом. Вторая – интерес к смерти – чисто умозрительной реакцией на стимулы. В результате их смешения я был поглощен концепцией смерти Мура и мог думать только о ней, воображать ее снова и снова в конкретных и ясных образах. Нередко меня посещала идея автомобиля, который проносится над Муром, давя его насмерть. Даже не скажу в точности, сколько раз. Десятки.
