– Папа очень огорчится, если ты сыграешь плохо, – настаивала мама.
Вообще-то на самом деле огорчится мама. В Луизе было так много того, что ей не нравилось. Когда она была еще совсем крошкой, она приходила домой в слезах, потому что у других детей не было того, что есть у нее, сетовала мама. Или: она слишком много знает, как будто Луизе известны были мамины секреты. И Луиза действительно помнила то, что следовало забыть: порезы на папиной голове, когда он вернулся домой в Таравади; как он дергал ногами, когда его тащили японцы в Кхули. Даже совсем ребенком она поняла, что лучше притвориться, будто забыла, не признаваться, что помнишь. Порой она и себя чувствовала забытой.
– Ну, держи, прошмандовка, – проворчала кухарка, шлепнув риса с карри в собачью плошку. Подружка лизнула соус и уставилась на ласково улыбавшуюся кухарку. Требовательное тявканье, и вот уже кухарка открывает банку с солеными лаймами, стоящую на боковом столе.
– Придержи язык и в кои-то веки выкажи хоть немного благодарности, – пробурчала женщина. – Не забыла я твою приправу. – Подцепив вилкой кусок лайма, она бросила его собачке, та схватила на лету и тут же принялась рвать зубами едкую кожуру.
– Вы вообще помните, что у меня день рождения? – чуть дрогнувшим голосом вмешалась Луиза.
Взрослые замерли, глядя на нее. Как будто приготовились к одному из ее «капризов». А потом дружно рассмеялись – над ней, решила Луиза, чувствуя, как краска унижения заливает щеки.
– Глупышка. – Мама потянулась к ней, обняла за талию и привлекла к себе.
Луиза прижалась пылающим лицом к прохладной напудренной маминой щеке, вдыхая умиротворяющий запах ее духов и сандалового гребня. Эти мгновения маминого внимания и любви были такими редкими и всегда немножко смущали.
– Неужели ты думаешь, что я могу забыть о тебе? – прошептала мама на ухо. – Я приготовила тебе особенный наряд для сегодняшнего вечера.
В последний раз мама шила Луизе платье, когда они еще жили в Таравади, тогда она переделала собственную комбинацию. Луизе ужасно понравилась кружевная зигзагообразная кайма и голубая лента на талии – платье понравилось ей так сильно, что она вдруг стала гораздо благосклоннее относиться к тому, что станет старшей сестрой младенцу, которого ждала мама. Это воспоминание – про платье, про малышку Грейси – оно ведь счастливое, правда? Но почему тогда Луизе захотелось спрятать защипавшие вдруг глаза в маминой ласковой шее? И почему это воскресило в памяти другие воспоминания о войне? Японский солдат, срубающий голову старику. Потная ладошка Джонни в ее руке, когда они бегут в траншею. Папа, прячущийся в задней части дома в Таравади. Как они с Джонни научились скрываться среди деревьев. Суешь пальцы глубоко в сырую землю у самых корней, так что чувствуешь, как дерево пьет, а ты сидишь тихо-тихо, так тихо, как будто тебя больше нет, и единственный звук – это причмокивание пьющего дерева, а потом дерево начинает говорить…
