— Почему ты замыслил недоброе против своего князя? — спросил он более мягко, чем только что. — Почему не желаешь кончать храм?
— Не нужен тебе храм, княже!.. Был бы нужен — запретил бы своим людям чужие храмы жечь. Запретил бы боярину своему чужих людей неволить. Сотни две рабов привез он с собою из Минска.
— Две сотни! — вскочил князь и заметался по комнате. — А мне о том ни слова.
— Полон воз церковной утвари награбил... несколько селений на Вилии своей землей объявил, своих старост оставил там дань собирать.
— А мне о том ни слова! — все более гневался Борис, и глаза его становились все более темными и недобрыми.
Иоанн оглянулся на икону, снова перекрестился, неожиданно повысил голос:
— А ты, княже, разве менее виноват? Трижды на день молишься богу уж много лет, а хоть раз просил у него пусть крошечку счастья для твоих данников и холопов? Зря молишься, княже, и храм тебе не нужен... Предсказывал однажды слепой вещий дед, что настанет иная жизнь — без челяди, без войн меж князей. И дань будет справедливая, и князья добрые — будут пектись о своих холопах. Если доживу, тогда, княже, дострою храм.
Борис не был от природы ни злобным, ни заносчивым. Он подумал, что если этот умелец послан ему богом, то и дерзкие слова его тоже от бога. Он даже почувствовал нечто вроде уважения к этому мастеру. Жаль, что его тысяцкий Ратибор не таков, как сей каменщик и плотник.
— Харч тебе будет, порты дам, тоже и жонке твоей. И одну неделю еще можешь набираться сил.
«А через неделю уйдем», — подумал Иоанн, вспомнив неоднократные советы и настояния Февронии.
...Еще не истекла дарованная Иоанну неделя отдыха, как в его землянке появился Микула, купец. Он приветствовал хозяев, затем попросил Февронию выйти — ему нужно было говорить с главой семьи наедине.
— Не ходи, — остановил ее Иоанн. — Ныне ты тут голова.
— В законе такого нет, — усмехнулся купец. — Только по смерти мужа...
— Считай, что умер я, — с горечью воскликнул Иоанн и кивнул на видневшийся из окошка землянки фронтон недостроенного храма. — Она работает, она меня, немощного, кормит, она и голова... Садись, садись, Февронюшка, тебе решать, что отвечать Микуле.
И это не было принято, чтобы в присутствии посторонних муж обращался к жене с ласковым словом. Несколько смущенный Микула спросил, долго ли намерен Иоанн равнодушно наблюдать, как разрушается понемногу его почти законченный храм.
Иоанн помолчал, Феврония сказала:
— Пускай рушится, князю во зло. А мы решили уходить отсюда. В Новгород пойдем, будем там халупы ставить.
