В обезлюдевшем Минске, через который лежала его дорога домой, стоя перед каменным остовом сгоревшего храма, тоже возведенного некогда «во славу господню», Иоанн подумал, что славить- то господа должны люди, именно люди, а не вороны, уже успевшие свить себе гнезда среди развалин. Вряд ли было бы приятно богу любоваться пусть и отменной работы храмом, сооруженным в его честь в лесной глуши, где нет людей, а бродит зверье. Во славу господню — это значит строить так, чтобы люди радовались и славили бога, и благодарили его. Где нет людей или где над их трупами пируют бездомные псы, нужно ли строить? Где те люди, которые порадуются созданию Иоанна? Он вопросительно глянул тогда на свою подругу, она поняла его мысли, угадала его скорбь, сказала:
— Вернемся — станем людям халупы класть. Полезнее, чем храм для князя, будь он проклят!
Иоанн не стал спрашивать, кого она проклинает — князя или храм, поглотивший столько их труда. Он мог бы возразить, что вовсе не ради князя старался. Но ничего не сказал. Он был слаб, хотелось скорее попасть под какой-нибудь кров и, если удастся, забыть о своем плене, о своем мастерстве, об ужасах последних недель...
И вот князь Борис требует его к себе.
Ни радости, ни страха не испытывал Иоанн, шагнув в душную светелку князя, одно лишь ожесточение, решимость никогда больше не возвращаться на леса недостроенного храма.
Иоанн перекрестился на красный угол, не отрывая глаз от иконы, стал шептать долгую-предолгую молитву, а про князя будто забыл.
Борис и сам был богомолен, мог часами простаивать перед иконой. Но только в свободное время. А ведь он звал сюда этого холопа не ради молитвы.
— Как же мой храм? Скоро станешь на работу? — спросил он, легонько толкнув Иоанна палкой, которой по ночам гонял крыс в своей спальне. Иоанн словно бы очнулся, перекрестился в последний раз, шепнул: «Господи, дай силы выдержать правду!», обернулся к Борису.
— Вели казнить, княже, — не могу храм кончать.
— Почему?.. Как не можешь?..
— Силы в руках не стало. Гляди, как ослабли. — Иоанн протянул руку, она сотрясалась мелкой дрожью. — Также колени ломаются, не держат, а ты, княже, и не спросишь... Харчу не имею, а ты не спросишь, княже.
— Но ты ведь мне должен. Или забыл? Так я велю напомнить, — с угрозой произнес Борис, и маленькие черные глазки его, словно две пиявки, присосались к лицу Иоанна. Тот выдержал взгляд, и князь вдруг почувствовал, что у него у самого задрожали колени. Он сел на лежанку.
