Вдруг кони шарахнулись, и Микула увидел впереди собаку. Неестественно вытянув передние лапы и запрокинув голову, она лежала на дороге, и в ее боку торчала стрела.
Заподозрив недоброе, Микула натянул вожжи, стал поворачивать. Да поздно. Справа из-за скирды соломы вынеслись пятеро верховых, отрезав дорогу назад. Микула хлестнул коней. Они понеслись вскачь по короткой улице. Сразу за селом купец повернул влево, где, как он знал, в лесу об эту пору всегда работали лесорубы. Но грабители и не помышляли преследовать его легкие сани, а окружили те, что шли позади, — с мехами. Микула успел заметить на верховых белые овчинные полушубки. «Глебовы собаки», — сообразил он и еще раз хлестнул коней. Легкие сани скользили весело, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, и могло показаться: не от беды несется человек, а развлекается, резвятся его кони, чуя близкую весну и скорый отдых.
Запахло дымом, кони нерешительно стали. Микула поднял голову, увидел огонь. На опушке недалекого леска пылал большой костер. «Лесорубы сучья жгут», — догадался купец. Костер сулил отдых, тепло и людское участие. Испокон веков открытый костер означает: «Милости просим».
И вдруг, подъехав ближе, Микула обнаружил, что костер — это догорающий дом. А в десятке сажен в стороне от него на земле лежали двое: молодец в белом полушубке и худая женщина в убогом разодранном платье. В правой руке женщина крепко зажала нож, каким колют свиней, и лезвие этого ножа по самую рукоятку уходило в грудь молодца.
Микула откатил еще не остывшее тело мертвого. Женщина вздохнула. Микула приподнял ее. Спина женщины была залита кровью из раны между лопатками. Микула перенес ее в свои сани, уложил на солому, укрыл медвежьей полстью. Он погнал коней к городу. Женщина приподнялась на локте, застонала. Микула оглянулся. Теперь он узнал женщину, вспомнил, кто жил в сгоревшем доме. Она тоже узнала купца, снова легла на солому.
— Иоанн же где? — спросил Микула.
— В плен уведен, в Дрютеск, должно быть.
— Пропал человек, — вздохнул купец и перекрестился. Его удивило, что Феврония не плачет, хотя горе и боль слышались в каждом звуке ее голоса.
— Глебовы люди, — выкрикнула она. — Проклятый князь!
Впервые в жизни Микула услышал сочетание этих двух слов: «Проклятый князь». Но, странное дело, оно прозвучало обычно, не показалось чужим.
Вот и Полоцк. Купец не знал, куда девать раненую, кто захочет выхаживать ее. Самому недосуг, да и жонка не дозволит. Жил где-то на окраине дед-ведун, да и его искать некогда. Но вот сани догнали бредущего улицей слепца.
