— Значит, счастья из камня не добудешь, — тихо промолвил старик, выслушав ее рассказ. Он тронул струны гуслей, тихо запел:
А что ты, князь, князь Владимир стольно-киевский,
Ты о чем сидишь да призадумался,
Призадумался да так запечалился?
Что ли нет у нас сильных, могучих богатырей,
Что не можем мы отпихаться от наездничка?
Отдышавшись, хотя шли совсем тихо и пел он медленно, с паузами, слепец продолжал говорить:
— Откуда счастлив будешь, когда кругом счастья нет? Наездничков-то много вокруг Руси святой развелось. От моря Варяжского и до моря Хвалынского[13] кругом нас обложили, глядят, где можно землицы нашей урвать и как можно человека вольного в неволю спровадить... Наездничков много вокруг, а внутри слабина. Сколько уж веков деется, что на брата брат идет, воюет Суздаль с Ростовом, Киев с Черниговом, Новгород со Смоленском и все купно против Полоцка. Сколько уж селений пожрал огонь, сколько полей поросло бурьяном, сколько безвестных могил раскидано по Руси!
Хоть голос у старика тихий, а горе в нем звучало громче главного колокола собора. Ошеломленная Феврония забыла спросить о своем горе.
Старик остановился, придержал Февронию за локоть, обернул к ней лицо и спросил скороговоркой, будто задавая загадку:
— За кого велишь сыну биться — за Русь святую или за врага?
— За Русь, — ответила Феврония, дивясь наивности вопроса.
— Если враг дом запалит, что делать надо?
— Тушить.
— Сперва врага убить... Если же он нашего в плен тянет?
— Вызволить.
— И врага убить... А если дом твой подпалил... русский человек и он же тебя тянет в плен продавать? Каково теперь скажешь?
Молчала озадаченная Феврония.
— Тот человек не русский, значит, хоть от русской матери рожден и русским обычаем крещен. Нерусь он.
Они вышли на окраину. Шум торга остался позади. Еще несколько шагов прошли в молчании. Вдруг старик произнес:
— Слышно тебе, что на Руси святой деется? — Он запрокинул голову, прислушался, как делал всякий раз перед тем, как тронуть свои гусли. — Слышишь, в вышине? То стоны нашего народа в черные тучи сбиваются... Кто же за людей заступится, если не сами за себя? Неправильно Иоанн твой живет, от людей хоронится... Ну, иди, а я до Охотницы подамся, дорогу знаю.
Пальцами свободной руки он провел по лицу Февронии.
— Вижу, сердце твое не сухое. Научись же сама разуметь, чтобы и сына потом научила, где человек наш, а у которого душа ворожья.
— Сын у меня будет ли, — вздохнула Феврония. — А науку твою запомню.
