Вася Толстый взбрыкнул головой, словно сбрасывая с глаз челку, которой у него уже четверть века как не было. Потом протянул старику кейс.
— Возьми, дядя Костя. Я и в самом деле не знал. Я всего-то пол-лимона у них взял. Возьми, дядя Костя. В кейсе шестьсот тысяч гринов.
— Грины! — поморщился старик, — зеленые, баксы! Тьфу! Напридумали ерунды всякой. Одно есть слово — бумага, и относиться к деньгам надо как ко всякой подтирке.
— Я и в самом деле ни ухом ни рылом, — замотал головой Вася Толстый.
— Разве что, — вздохнул дядя Костя, а потом сказал примирительно: — ладно, Васек, брось свой лопатник на Сашкино сиденье: он потом вернет барыгам бабки. А ты вот что — лети в свой Париж, только ребятам своим скажи, чтобы в Славянку и Форносово[1] по паре компьютеров заслали. Пусть лучше люди обучаются на них работать: чем по форточкам шастать, пусть хакерами становятся — очень модное сейчас направление.
— Все сделаю, — пообещал могучий человек.
— Ладно, иди, — похлопал его по плечу старик, — а то посадку… Тьфу, черт, оговорился…
Дядя Костя засмеялся и подмигнул собеседнику:
— Не обижайся: все там будем, а ты лети к своим француженкам. Поймешь хоть, что краше русских баб никого на свете нет.
Вася Толстый открыл было дверь, но, уже выставив ногу, замер.
— Ну а чего с этим министром стало?
— Ничего особенного, через недельку вице-премьером станет, а я ему уже подарок послал — унитаз позолоченный с гравировкой «Крутому министру от жителей деревни Какашкино на добрую память».
Могучий человек помчался к стойке регистрации, а в «мерседес» вернулись Шумахер и Саша. Молодой человек, положив кейс себе на колени, щелкнул замками и, открыв портфельчик, пересчитал пачки.
— Три ряда по двадцать. Шестьдесят пачек, шестьсот тысяч американских рублей, — удовлетворенно хмыкнул Саша, — а еще две коробки с одеколонами «Эгоист» и «Дюна». Часы золотые «Картье» в упаковке и ручка «Паркер» в золотом корпусе.
— Зачем Ваське авторучка? — удивился дядя Костя, — он что, писать умеет? Ладно, — махнул рукой старик, — ссыпай бумагу в мой баульчик. А кейс с этой белибердой по дороге выбросим: мне чужого не надо.
Шумахер начал выруливать, объезжая парковочную стоянку; за окном проехала остановка маршруток, очередь, чемоданы…
— Тормози! — вдруг приказал старик. Медленно опустилось тонированное стекло, и дядя Костя произнес внезапно дрогнувшим голосом:
— Садитесь к нам, девушка. А то простоите здесь до скончания света.
За окнами мелькали деревья, столбы и милиционеры. Через открытый люк в салон влетал запах свежескошенной сочной травы, и оттого, наверное, приближающийся вечер напоминал весенние сумерки, за которыми короткая светлая ночь и ослепительный восход долгой, почти вечной жизни.
