— Двое старших — да. А третий был ещё маленький, примерно как ты теперь.
Он снова двинулся вперёд.
— Отчего они умерли?
— Вдали от Рима шла многолетняя война, — сказал Залевк. Ему никак не удавалось придумать ответ, поэтому он обошёл эту историю и заключил: — Когда же умер и Август, сенаторы избрали Тиберия.
— А где был мой отец?
— Здесь, он сражался с этими варварами, которые вечно восстают.
Учитель воспользовался случаем, чтобы прочесть короткую лекцию:
— Прав был Посидоний Арамейский: barbari immanes[8].
С дороги доносились всё более громкие и возбуждённые голоса.
— Но ты не сказал мне, что случилось с последним братом моей матери.
— Не знаю, — соврал Залевк. — Он жил далеко.
Мальчик отстал от него и направился на площадь. Вопреки обычаю здесь беспорядочными кучками, сбившись ближе к середине, толпились солдаты. Командир преторианских когорт, телохранителей дукса, преградил ему путь и с неодобрительным жестом вернул его чересчур снисходительному учителю.
— Дукс Германии заперся во внутренних покоях с командирами легионов, — тихо пояснил он.
Со всех концов каструма подходили другие командиры и в волнении собирались на площади.
— Его вызывают в Рим! — злобно крикнул кто-то, и мальчик тут же спросил:
— Кого вызывают в Рим?
Ему не ответили, но догадка вызвала тревогу. В самом деле, через второго неожиданного посланника из Рима пришло известие, что победоносного и всеми любимого Германика лишили командования. Среди солдат, командиров, трибунов начал зреть мятеж. Но вышел трибун Гай Силий, и командиры на площади прекратили дискуссии, поскольку его появление всегда объявляло о прибытии Германика. Это знал и мальчик. Действительно, вскоре появился молодой дукс в окружении других трибунов. Он увидел беспорядочное сборище и ничего не сказал, но улыбка сошла с его лица.
Германии умел находить общий язык со своими подчинёнными, в каком бы низком звании или должности они ни были, какой бы утончённой культурой либо, напротив, неотёсанностью ни славились. Ему были в высшей степени свойственны человечность и непосредственность. «Civile ingenium, mira comitas»[9], — кратко, но с сожалением напишет столь мало склонный к похвалам историк, как Корнелий Тацит. Но для других, в Риме, эти качества явились поводом к тревоге и неугасимой ненависти.
Как только Германии вышел, хор злых голосов зазвучал с удвоенной силой:
— Тиберий боится тебя… Он тебя ненавидит, потому что ты победил там, где он проиграл… Он хочет отнять у тебя легионы…
