Постепенно менялись и Дризелла с Анастасией. Пока их мать всё глубже погружалась в безумие, сёстры всё сильнее начинали сожалеть о том, как они обращались с Золушкой. Теперь Дризелла и Анастасия смотрели на прошлое уже не детским, но женским, взрослым взглядом. Они до поздней ночи засиживались вдвоём, разговаривая о своём детстве и пытаясь сложить вместе отдельные осколки воспоминаний. Постепенно сёстры начинали понимать, что совсем не так ужасно вела себя Золушка по отношению к их матери, как они думали тогда, годы и годы назад. Ведь в конечном счёте и Золушка, как и они сами, была лишь марионеткой в руках своего жестокого, страшного отца. Но этим самым поразительным открытием, которое сёстры сделали во время тех ночных бесед, они ни за что не решились бы поделиться со своей матерью. Ни за что. Впрочем, и свои попытки заставить мать посмотреть на всё, что было, поставив себя на место Золушки, её глазами, сёстры давно уже оставили, поняв, что это бесполезно и только вызывает у матери новый прилив ярости. Так что секреты свои сёстры от матери хранили и делали то, что она им приказывала. Надевали, как она велела, белые свадебные платья, когда вали разговаривать с ней, и терпеливо выслушивали её бред. Но всему наступает предел, и настал такой момент, когда Анастасия и Дризелла слишком уже устали жить словно пара призраков в замке с привидениями и решили наконец постоять за себя. Да, битву за рассудок матери они проиграли, но побороться за своё будущее всё ещё могли.
Поначалу тот день казался самым обычным в бесконечной череде одинаковых, неразличимых дней. С утра леди Тремейн сидела в мрачной гостиной своего замка. В комнате было темно, лишь отдельные острые лучики света проникали сквозь проеденные молью дырки в плотно задёрнутых шторах. В лучах света плавали пылинки и серебрилась паутина.
Леди Тремейн по своему обыкновению громко разглагольствовала, причитала, спорила сама с собой, а когда их мать была в таком состоянии, Анастасия и Дризелла старались всячески избегать её. Они сидели в своих комнатах наверху, но и туда, к сожалению, долетал материнский голос, эхом отдаваясь в пустом лестничном колодце.
– Я всё испортила, – причитала леди Тремейн. – Я погубила свою жизнь и жизни моих дочерей. А всё ради кого? Ради человека, в сердце которого хватало места только для его покойной жены и любимой дочери. А для меня и моих девочек там места не было, ты понимаешь меня?
