— Потому что это не моя квартира! — рявкнула я. Надоел он со своими вопросами уже.
— А почему ты в ней живешь тогда?
— Р-р-хм!
— Ладно-ладно, я все сделаю. Что надо сделать-то? Что сверять?
— Похож рисунок на картине на раскрывшийся бутон розы или нет?
— Что? Нет, конечно. Помилуй боже. Был бы я художником, я…
— Ой, заткнись! — перебила я новый поток пафосного выпендрежа и плюхнулась прямо на эту тумбу, в последний момент успев убрать с нее картину. — Я ничего не понимаю.
— А что надо понять? — В двух словах я передала ему историю о меняющийся картине. — Покажи, где она висела, — вмиг посерьезнел он. И не только тон изменился — глаза. Они даже оттенок свой меняли в зависимости от ситуации и его настроения, а не просто выражение, как у всех других людей. Когда он шутил и смеялся, они были светло-коричневыми в рыжину и излучали тепло. Когда был строгим, вдумчивым и серьезным — они приобретали темно-каштановый оттенок и будто бы подчиняли себе. Я уже поняла, что в такие моменты лучше долго в них не глядеть…
Чтобы и сейчас не смотреть, я быстро повела его в детскую, попутно что-то добавляя к уже поведанной истории.
Не знаю, почему я все ему рассказываю. Информация о том, что в гости заходил Петр, не должна была окончательно снимать с него подозрения. Хотя этим теперь должны заниматься компетентные органы. В любом случае такая откровенность с малознакомым человеком никогда не доводит до добра. Пусть у меня мало жизненного опыта, но такие вещи знаю даже я. Просто когда человек так себя ведет, кажется легкомысленным и ветреным, это дает иллюзорное чувство, что он все равно забудет все, что ты ему расскажешь. И ты относишься к этому как к беседе со случайном попутчиком в поезде — все сказанное тобой канет в Лету. Но ведь не канет. Это ложное чувство, которое он, возможно, вызывает специально. Умышленно вводит тебя в состояние расслабленности и доверия. Еще одна психологическая уловка, на которую я попалась? Или на этот раз я не ошиблась, поверив другому живому существу? Что ж, поживем — увидим.
В то время как меня посещали экзистенциальные размышления, Юлиан деловито осматривал стену и крючок на картине.
— Гвоздь висит криво, — резюмировал он по окончании проверки, — следовательно, и картина не может ровно висеть.
— Но висела!
— Значит, это была другая картина, — с уверенностью заявил он. — И у нее была кривая петля, на которой она держалась, в результате угол и сторона искривления состыковывались с углом и стороной искривления гвоздя, что в итоге нивелировало все искривления.
