Отсутствие южан — наверное, оно способно выжать слезу умиления у любого российского обывателя, задолбанного монополией кавказцев на рынках. И все-таки есть в этом что-то неестественное и неприятное, ощущение какой-то насильственной стерилизации. Рынок без южан подобен плову без специй — не плов, а каша с мясом. Невольно вспомнился рассказ одной старинной подруги о премьере какого-то российского фильма в Вильнюсе: “Я смотрела в зал и чувствовала, что с аудиторией что-то не то, — говорила подруга. — Вроде бы полный зал, но явное ощущение провала. Потом поняла: нет семитских лиц. В этом вильнюсском кинозале на премьере фильма не было ни одного еврея”.
На моей премьере не было ни одного кавказца, и я тоже ощущал себя на грани провала: шпион, утративший связь с реальностью. Разговор с заместителем директора рынка по идеологической работе (нет, это не моя шиза — есть, есть на Комаровке такая должность) ничего не прояснил. В Надежде Ивановне я нашел достойного противника, профессионала старой райкомовской закваски, с первого взгляда вычислившего во мне агента иностранных разведок. Тем не менее она не выдала себя ни жестом, ни словом; ее рассказ о работе рынка можно было смело вешать на уши в виде лапши обыкновенной. Главной тайны Комаровского рынка я так и не выведал. Прямого вопроса про отсутствие южан Надежда Ивановна не расслышала — хотя позже и по другому поводу отметила, что рынком можно управлять только твердой рукой, как это делают “наш президент” и “наш директор”. Это был завершающий аккорд: акула управляемого рынка процедила меня сквозь зубы, как мелюзгу, и утратила интерес к беседе.
Стоя перед главным входом, я тупо разглядывал бронзовую скульптуру торговки семечками. Грудастая бабуся кормила с руки бронзового воробья, другая птичка сидела у нее на плече. Трудно было поверить, что я нахожусь на территории союзного государства. В этой части света не было места бронзовым скульптурам на рынках. И я никогда не видел, чтобы торговки семечками кормили птиц. Все-таки тут было что-то не так.
Не только южан не было на Комаровском рынке. Не было нищих, беспризорников и цыган, не было стихии купли-продажи, хмельного рыночного азарта. Не было подноготной — той самой подноготной большого города, ради которой я шел на рынок. (Мысль о том, что сам город может быть кем-то столь тщательно отпедикюрен, тогда еще не приходила мне в голову.) А ослепительно белый подрясник послушницы, собиравшей пожертвования на строительство храма в Ждановичах, наводил на мысль, что его выдают со склада вместе с остальной униформой.
