— Ах, зо-ону-у… — многозначительно протянул Аристарх Сергеевич. — Зону, значит. Что же, интересно было бы узнать, почему эта тематика тебе так близка. Во всяком случае, ближе, чем какая-то жалкая ваза. Понятно, понятно. Давай-ка сюда мне, на стол, свою «зону».
Андрейка встал и покорно поплелся со своим листочком к столу учителя.
Зазвенел спасительный звонок, и никто, кроме Андрейки и самого Аристарха Сергеевича, так и не понял, не увидел, что ваза умерла. А даже если кто-то и увидел, то промолчал. Может быть, потому, что не смог бы сформулировать свою мысль по этому поводу достаточно четко и убедительно, чтобы сказать об этом вслух. А может быть, потому, что слишком наглядным был урок войны между взрослым и ребенком. Хотя, собственно, разве можно было бы назвать войной это моральное избиение…
Ребята, перекидываясь шуточками по поводу зоны и грызового семени, шумной ватагой ринулись в дверь. Андрейка поспешно запихнул рисунок в портфель и, пылая, вышел из класса. Первый раз в жизни он, добрый, справедливый, как камертон чуткий к чужим бедам, был всеобщим посмешищем. Это было тошнотворное чувство измаранности в чем-то, что, как ему казалось, теперь уже никогда не отмоешь. Ему не приходило в голову, что через день-другой, а то и сегодня к вечеру этот костер, не получив подпитки, погаснет. Будут другие уроки, на которых будут другие шуты. Никто не будет дразнить его Гогеном или Ван Гогом просто потому, что никто не запомнил этих имен, потому что никто их не знал, и если узнает, то еще очень нескоро.
Вернувшись из школы домой, Андрейка даже не стал есть. Он включил телевизор, но как назло, по закону подлости, по телику показывали клоуна в цирке. Клоун пытался что-то объяснить публике, то и дело обращаясь за поддержкой к своей маленькой жалкой собачке, но каждый раз публика отвечала ему взрывами хохота. Собачка жалко поджимала хвост и валилась на спину, видимо, от бессилия помочь своему хозяину. Зрелище было невыносимым. А когда из глаз клоуна брызнули фонтанчиком слезы, Андрейка не выдержал и заплакал.
Плакал он тихо, горько и долго. Потом не на шутку разболелась голова.
Андрейка учился средне-хорошо, поэтому мама, никогда не имевшая в этом плане проблем с сыном, как всегда, не спросила его вечером, как прошел день в школе и почему он невеселый, если можно было бы назвать словом «невеселый» разверзшийся в душе ребенка ад. Она на скорую руку приготовила ужин, потом, после ужина, перемыла посуду и села за работу. Андрейка кое-как сделал уроки и рано отправился спать.
