Кто-то другой дернул за рукав и коротко бросил:
— Ну-ка помоги…
Андрей помогал оттаскивать убитых, грузить раненых… Потом пили что-то крепкое в палатке, а потом он просто провалился в сон.
Худой, плечистый, высокий, Андрей казался старше своих лет. Темные волосы, аскетичное лицо, длинноватый нос, который, еще немного, — и навис бы над узкими губами, делали его похожим на какого-то гранда со старинных портретов испанских мастеров, но синие глаза выдавали северное происхождение. В зависимости от погоды, настроения, освещения они бывали то светлее, то темнее, цвета свинцовой грозовой тучи. К взгляду Андрея нужно было привыкнуть: пронзительный, проникающий в те глубины души, где хранятся плохие помыслы и нехорошие секреты. Суеверные бабки назвали бы его «глазливым», и людям, не знающим Андрея, трудно было выдерживать этот взгляд.
Андрей никогда не врал, не хитрил, никогда ничего для себя не выкраивал и не выгадывал, его карманы всегда были навыворот, для него не существовало понятия «последнее». Он, не задумываясь, отдавал последнюю сигарету, последний кусок, последний глоток, а сам брал только тогда, когда ему предлагали, и предпочитал перетерпеть, но только чтобы не просить. Шло это не от гордыни. Просто у него было твердое убеждение в том, что другим всегда тяжелее, чем ему. Его внешнее спокойствие, незамутненность и немногословность были истолкованы как мужество и выдержка. Впрочем, глупо было бы отрицать наличие таковых, а то, что он жил в каком-то своем мире, не означало, что в этом, реальном, он был трусом. И было еще в нем что-то такое, что говорило: здесь можно получить отпор, этого человека не стоит доводить до ярости. И если Андрей гневался, что случалось крайне редко, но все-таки случалось, глаза его делались узкими и почему-то наводили на мысль о черно-синей стали восточного кинжала. Довольно быстро каждый солдат, несмотря на внешние проявления характера, получал свою довольно точную оценку: этот — трус, этот много пузырится, этот мягко стелет, с этим можно идти в разведку, этот при случае продаст. Андрей же получил «за дело может и убить».
Собственно говоря, именно на этот образ и купился Леха Савельев еще в самом начале, когда дело дошло до «прописки» новоприбывших, и посему Андрею не пришлось в полной мере испытать все моральные и физические унижения, которыми «старики» изобретательно и щедро одаривали молодняк. Хотя, конечно, что и говорить, и ему обломилось.
