Земля слухами полнится: поговаривали, что сам Леха, заводила, балагур, жизнелюб, страшный бабник, подловатый, но вместе с тем и рисковый мужик, по каким-то нехорошим делам ушел с четвертого курса института в армию, чтобы не получить срок. Вот только не рассчитал, лопухнулся и попал в Афган.
Леха никогда, ни в какой ситуации не терялся. Он обладал удивительной способностью быть на плаву, разглядеть то, что плохо лежит, в прямом и в переносном смысле, и употребить это в свою пользу. Он умел делать широкие жесты, но всегда точно знал, перед кем их стоит делать, какой широты и в какой момент. У него не было моральных принципов, типа «воровать грешно», «предавать подло», но их отсутствие он и не афишировал. С тем и воевал, где можно, геройствуя, а где и мародерствуя то по мелочи, то по-крупному.
Время потихоньку брало свое, наладился какой-то быт. Пообжившись, пообвыкнув и пообтершись, Андрей решил матери больше не писать. Одна мысль о том, что мама получит письмо, а его вдруг уже не будет в живых, повергала в ужас. Андрей считал, что в таком случае это будет страшной жестокостью, которую мама никак не заслужила. Вон Сашка Прохоров… Неделю назад послал письмо домой, а сегодня нет больше Сашки Прохорова. А письмо еще идет, и еще придет. И что хуже: придет ли оно до похоронки или после? Андрей хорошо себе представлял, как мама утром и вечером со страхом открывает почтовый ящик. Но он считал, что она будет меньше страдать, оставаясь в неведении, в подвешенном состоянии.
Андрей практически не пил. Курил много, но не пил. Кумарить тоже не стал. Ему почему-то казалось, что если он хотя бы один раз затянется травкой, то ему конец, не в том смысле, что пристрастится к наркоте, а в том, что его назавтра же убьют.
Все началось с боя в большом кишлаке, где засели духи. Бой был тяжелым, затяжным, с большими потерями. Кишлак отбили. В страшной суете острый взгляд Лехи не упускал ничего: массивный золотой перстень с руки убитого душмана незаметно перекочевал в карман, как и тощий, стянутый резинкой рулончик мелких зеленых купюр из кармана другого убитого.
В одном из сараев, осматриваемых на предмет оставшихся в живых духов, он обнаружил два хорошо упакованных небольших тюка, на всякий случай вспорол один — и сердце екнуло при виде плотных целлофановых мешочков с белым порошком. Действуя быстро и четко, как будто бы у него был заранее тщательно разработан на этот случай план, он запихнул два мешочка за пазуху, а остальные вывалил на пол. Вспорол второй тюк, половину вывалил рядом, и, жадничая, запихнул еще один пакетик к уже спрятанным двум. Хотел уже выходить, но передумал. Обложился под завязку пакетами, и только после этого, не задерживаясь дольше, выскочил на улицу. Двигаться было крайне неудобно, и была вероятность, что кто-нибудь заметит его раздувшуюся одежду, поэтому, оценив обстановку снаружи, решил отсидеться где-нибудь до завершения операции, которая, слава богу, подходила к концу. Лучше всего было не прятаться. Он присел на землю у одной из автомашин и обхватил голову руками. На вопрос, не ранен ли он, Леха ответил:
