— Значит, ей неплохо живется?
— Она большая!..
Ему показалось, что Колька говорит о старшей сестре с оттенком то ли обиды, то ли зависти, и Герман спросил:
— Хоть и большая, но, я думаю, тебя не обижает?
— Катька-то? Дак ведь она — сестра!
— Разве сестра не может обижать?
— Как это?.. — Колька смущенно заулыбался. — Ведь я ей — брат!..
Чем дальше шел разговор, тем труднее Герман и Колька понимали друг друга. Уже были съедены окуньки, кроме трех, которых Колька отложил для Люськи, и в костер не раз приходилось подбрасывать хворост, а записка все еще лежала в кармане, и Герман решительно не знал, как приступить к тому главному, ради чего, собственно, он и пришел сюда. Сбитый с толку наивностью парнишки и его странными рассуждениями, он, наконец, задал прямой вопрос:
— Ты можешь хранить тайну?
Колька неопределенно пожал плечами.
— Ну хорошо. Вот ты сказал мне, что Катя шьет моим дедушке и бабушке одежду и просил меня никому не говорить об этом. И я не скажу. Потому что это — тайна, твоя и моя.
— Дак ведь это бабушка твоя не велела говорить! — захлопал глазами Колька.
— Ну бабушка. Все равно. Она не велела, а ты мне сказал.
— Дак ты сам спросил, чего Катька делает! Тогда нечего было и спрашивать, — Колька надулся, взял в руки прут и стал ковырять им в костре.
— Это верно. А если бы я не спросил, ты бы сказал?
— Я ведь не дурак!.. Чего спрашивал, я то и говорил.
— Понял, — Герман вытащил из кармана вчетверо сложенную бумажку и подал Кольке. — Можешь даже прочитать: от тебя секретов у меня нет.
— Была нужда! Отдам и все.
— Кому отдашь? — вздрогнул Герман.
— Катьке. Кому же еще! — и спрятал записку в карман выгоревших хлопчатобумажных штанов.
— Верно... В общем, ничего плохого в этой записке нет, но я бы все-таки хотел, чтобы о ней, кроме тебя и Кати, никто не знал.
— А кто спрашивать-то будет!
— Ладно. Договорились. Вечером я буду на крыльце, в случае чего — прибежишь. Хорошо?
Колька кивнул.
— Долго Люська удит, — помолчав, сказал Герман, — наверно, хочет много рыбы наловить. Ты бы позвал ее, а то окуни уж давно остыли.
— Она не придет.
— Почему?
— Она тебя видела.
— Странно. Что из того, что видела?
Колька опять взял в руки прут, пошевелил в костре сгребая обгоревшие концы хвороста в кучу ответил:
— Она тебя не любит.
Что-то кольнуло в груди Германа.
— Не любит? — переспросил он растерянно. — За что? Я, по-моему, не сделал ей ничего плохого.
Колька молчал, насупив белые брови.
