Василий Кирикович быстро шагал к отцовскому дому. Кто он, этот стоящий одной ногой в могиле старикашка, чтобы своими плоскими намеками хамить ему, Василию Кириковичу Тимошкину, перед которым, бывало, директора заводов стояли, как школьники перед учителем?! Всю жизнь ковырялся в земле. Участвовал в революции? Случайность! Угадал в струю — вот и выплыл. А гонора — на всю жизнь...
Савельевич все так же копошился возле сетей. От помощи сына он отказался — латать снасти тоже надо умеючи, — и сам занимался этим лишь в те немногие часы, когда поблизости не было сына, которому казалось, что отец все делает не так.
— Лесовик безголовый! — по-вепсски ругал себя старик. — Что бы сетки-то на гвоздь повесить, на вышку или в избе, дак я их на сарай бросил, на корм мышам... Теперь бы, глядишь, на зиму рыбы насушили, приварок был бы свой...
Василий Кирикович, не взглянув на отца, прошел в сарай. Герман валялся на постели, курил. Красный глазок сигареты тускло мерцал в полумраке.
— Ты с этим куревом устроишь когда-нибудь пожар! — проворчал отец и с тяжелым вздохом опустился на свой матрац.
«Что-то не в духе», — определил Герман и сказал:
— Пожара не будет. Гарантирую. А у тебя не рука ли разболелась?
— Нет, рука не болит, — не сразу ответил отец. — Просто хочется полежать...
— Понятно!.. — Герман загасил сигарету, проворно поднялся, отряхнул брюки. — Не буду мешать! — и вышел на улицу.
Когда проходил мимо деда, остановился, увидел, как дрожат его корявые пальцы, и сказал сочувственно.
— Зря, дедушка, стараешься. Лучше бы грелся на солнышке.
— Почто так? — встревожился старик.
— Некому их ставить. Ты не можешь, я не умею...
— Дак батько-то!
— Какие с него сети!.. А в общем, не знаю, — и пошел к озеру.
Он не смог бы объяснить почему, но после приезда в Лахту отец становился ему день ото дня неприятнее. И дело было не в том, что ким-ярская действительность оказалась весьма далекой от тех представлений, которые сложились из рассказов отца перед поездкой. Герман уже смирился и с безлюдьем, и с убожеством жилища стариков. Но его раздражало благодушие отца, бессловесное раболепие деда и бабки перед собственным сыном, ленивые прогулки Василия Кириковича по Лахте с гордо поднятой головой, его бесконечные поученья и наставленья.
Германа возмущало, когда отец за обедом тщательно вытирал белоснежным носовым платком стакан, ложку, вилку или брезгливо морщился и отодвигал тарелку, если в суп попадал уголек или волос.
