Чтобы не обидеть стариков отказом, Михаил все-таки сел к столу. С минуту он задумчиво смотрел, как Акулина разливает в стаканы крепкий пахучий чай, потом перевел взгляд на Василия Кириковича, невесело улыбнулся.
— Вот ведь как получилось в жизни!.. Не уехали мы отсюда в свое время, и теперь мне кажется, что я опоздал родиться...
— Ты сожалеешь, что вы остались здесь? — с сочувствием спросил Василий Кирикович.
— Не жалею, а так... Если бы мне было лет восемнадцать, когда началось переселение, я бы тоже уехал. Не обязательно в Хийм-ярь. Но уехал бы. И все получилось бы иначе. А я был мал и глуп. Мне даже интересно показалось, что из ребятишек мы остались в Ким-ярь одни. Свобода!.. Пойдешь на рыбалку, все заветные местечки — наши, ягоды и грибы в лесу — наши, ночные костры — тоже наши! Э, да что говорить!.. Мы пасли телят, ходили на сенокос, ловили рыбу, катались на Орлике... А после восьмого класса я собаку завел, охотой занялся. Три года до армии пролетели — моргнуть не успел: не жизнь — счастье!.. Только боком вышло. Теперь где ни живу, меня сюда тянет.
— Эдак, Мишенька, эдак! — подтвердила Акулина. — Родимая-то сторонка всегда любее.
Герману, который внимательно слушал весь этот разговор, тоже казалось, что он хорошо понимает Михаила, его душевное состояние. И он сказал:
— А ты оставайся здесь. Ваши-то живут...
— Живут... Только что я тут делать буду? Рассуждать просто, а на деле все сложнее и все не так, — Михаил вздохнул. — Я вот Петьке завидую. У него голова душой командует. Ему и пацаном здесь тесно было. Исходил все, посмотрел каждую озерушку, каждую деревеньку и успокоился. За книжки сел. Вольным был — вольным остался. Ему Ким-ярь каждую ночь сниться не будет.
— Видимо, твой брат сумел найти свой путь, — подытожил Василий Кирикович. — А ты его, этого пути, не нащупал. И сестра у тебя тоже не определилась?
— О ней-то что говорить!.. Катька — девка. Для нее все это, — Михаил сделал круговой жест рукой, — как молодой утке старое гнездовье. Куда замуж выйдет, там и будет вить гнездышко.
Василий Кирикович хотел было возразить, что для девушки выбор профессии еще более сложное и тонкое дело, чем для юноши, но промолчал: слишком уж примитивными и ограниченными представились ему рассуждения Михаила. Герману же такое сравнение показалось настолько грубым и обидным, что интерес к Михаилу мгновенно пропал, исчезло всякое желание продолжать разговор. Он сразу вспомнил, как дед Митрий говорил о Михаиле: «Ему дай на птичек да на зверушек глаза попялить...» — и заключил: чокнутый. А в голове застряло нелепое: Катька — утка, замуж выйдет — гнездышко совьет...
