А Герман как сел у порога на табуретку, так и сидел оглушенный.
Ни дома, ни в пути он не утруждал воображение экзотическими картинами отцовской родины и деда с бабкой совершенно не знал. Но в нем жило как-то само собой сложившееся представление о том, что такое вообще дедушка и бабушка. Пусть иноплеменные и иноязычные, но все равно непременно невысоконькие, опрятненькие, седенькие, с румяными улыбающимися лицами, с ласковыми хитроватыми глазами; на уме у них одни шутки да прибаутки, и живут они в домике маленьком, но уютном и светлом...
Со страхом и невольной брезгливостью смотрел он на костлявого, с бельмом в левом глазу старика в длинной, почти до колен рубахе с замусоленными свясточками на вороте. Он боялся взглянуть, но все равно видел его полуоткрытый блеклый рот с длинным желтым зубом, видел тонкую, серую от морщин шею, отросшие и спутанные космы на голове неопределенного пепельного цвета.
Не менее тяжкое впечатление производила на него изба с низенькими тусклыми оконцами. Стены, некогда оклеенные газетами, изъедены мышами, рыжи и голы, некрашеный пол сер, половицы — одна выше, другая ниже. На коричневом потолке широкие щели, и оттуда свисают какие-то тряпки. Большая печь, занимающая четверть избы, облупилась, осела, продавив пол.
Длинные, во всю избу лавки вдоль стен, старинный стол грубой работы, такой же древний шкап с одной дверкой, ржавая, перевязанная проволокой железная кровать в углу да три табуретки с прожженными сиденьями — вот и вся мебель.
И тяжелый дух нежили, запах плесени и чего-то гниющего...
Герман вытащил из кармана сигареты и, шатаясь, вышел на крыльцо.
Пока грелся самовар, старики понемногу приходили в себя. Савельевич нарядился в новые хлопчатобумажные штаны в полоску и в синюю сатиновую рубаху — это был неприкосновенный наряд для погребения, но по такому случаю старик нарушил древний обычай. Матвеевна тоже надела неношеный цветастый сарафан, повязала на голову повойник, подмела пол, выскребла и вымыла столешницу. Герман и Ваня внесли в избу чемоданы, рюкзаки.
— Рассказывай, Васенька, как вы там живете-то? Чего же Га́люшку-то не привезли? Хоть бы я невестку поглядела! — по-своему говорила Акулина.
— Ты бы, мама, по-русски...
— Ой, дура я старая!.. Ты, поди, и говорить по-нашему забыл! — и громко, будто Василий Кирикович сказал, что недослышит, спросила: — Женку-то, говорю, чего не взяли сюды?
— Куда ей в такую дорогу!..
— И правда... А внученька-то, Светушка, поди, большая?
