Пытаясь успокоить ребенка, Нюраха погладила его по голове.
— Не встанет уж больше бабушка, сынок…
Алешка заплакал еще громче.
— Унес бы ты его к себе домой, — посоветовали Степану. — Пусть пока у тебя побудет.
Степан нерешительно отошел от гроба, перед ним расступились.
— Побудет пока, а там, глядишь, и тетка приедет.
— Как не приехать-то? Разве можно ребенка бросать?
— Находились и такие.
— Мало таких-то…
Степан нес Алешку вдоль солнечной, цветущей улицы. Понемногу мальчик успокоился и даже захотел идти самостоятельно. Степан опустил его на землю и до дома вел ребенка за руку.
Несмотря на яркий день, в избе у Степана было сумрачно. Дом его отвернулся от солнца, и сквозь голые стекла окон с улицы проникал только отраженный, рассеянный свет. В углу слева примостилась железная кровать с витыми проволочными спинками, напротив нее стоял стол, накрытый старой клеенкой, вдоль передней стены, под окнами, тянулась лавка. Справа пол-избы занимала печь с голбцем.
Из-за перегородки Степан принес табуретку, поставил ее так, чтобы, сидя на ней, можно было смотреть в окно, на улицу. Алешке он сказал:
— Ты ведь, наверно, проголодался. Я вот посмотрю, чего у меня есть-то, накормлю тебя.
— Я не хочу, — отказался от еды Алешка.
— Ах ты, грех какой! — пожалел мальчонку Степан.
За долгие годы работы в лесу он привык помогать бессловесной твари — зверю, птице, муравью, хотя в обязанности его это не входило. Он делал так из сострадания к существам слабым и неразумным — естественного в том, кому даны сила и разум. С людьми, напротив, он чаще сталкивался «по службе», и с детьми — понятно — дела иметь ему не приходилось. Когда на улице он взял Алешку на руки, в нем шевельнулось чувство сострадания к слабому, но если в лесу оно только побуждало к действию, не связывая какими-то дальнейшими обязательствами, то теперь все выходило по-другому: привел мальчонку домой — хорошо, но ведь не оставишь его одного, не отпустишь, как зверька, на все четыре стороны.
Степан сидел прямо, положив руки на колени, — так сидел он, бывало, в районной конторе, ожидая вызова и в глубине души побаиваясь его: кто знает, о чем его спросят.
— А может, хоть немного поешь? — проявил он настойчивость. — У меня вон яйца есть, щи в печи, молоко…
— Не надо, — слабо выдавил Алешка, не глядя на Степана.
— Ну ладно, ладно, — согласился тот и перевел разговор на другое. — К вечеру-то, глядишь, и приедет за тобой тетка, в город тебя возьмет. Тебе там хорошо будет.
