— Как всегда, Джонни, мне и моему приятелю!
Бармен мрачно кивнул и потянулся за бутылкой «Олд пар» — дорогого, рассчитанного на ценителя, виски. Молодой официант в малиновом смокинге услужливо принес стаканы с тройной порцией виски, золотящегося на голубоватых кубиках льда. Селим взял стакан и коснулся им стакана, предназначенного Мишелю:
— Чиерс, Мохаммед! За знакомство!
— А тебя ведь зовут… не Селим! — неожиданно сказал он.
— Так же, как и тебя зовут… не Мохаммед! — рассмеялся тот в ответ и, тут же став серьезным, понизил голос: — Слушай, Мохаммед! Я тебя знаю, как Мохаммеда, а ты меня-как Селима, и чем меньше мы будем знать друг о друге, тем лучше будет для нас обоих. Наш с тобой бизнес — не торговля дамскими шляпками, и у него свои правила. Не мы их придумали, но подчиняться им придется для нашего же с тобой блага. Понял? И вообще с этой минуты чем меньше ты будешь задавать вопросов, тем лучше. Если хочешь, конечно, чтобы дело твое выгорело, но…
Голос его стал угрожающим:
— Запомни! Раз уж ты ввязался в эту историю, назад дороги нет.
Не зная, что сказать в ответ, Мишель вертел в пальцах стакан с виски, не отводя взгляда от золотистой жидкости, в которой быстро таяли голубые кубики льда. Он чувствовал, что в нем закипает раздражение против Джеремии Смита: ничего себе — друг! Обещал подумать, что-то посоветовать, подсказать — и вот свел с типом, который ведет себя так, будто он, Мишель, уже член банды убийц. А ведь он даже еще по-настоящему и не решил, как ему быть… что делать, чтобы спасти Саусан и ее брата. И все же то, что происходило сейчас, лишало его воли.
— Сейчас мы с тобою поедем в одно местечко, — продолжал Селим. — Операцию намечено провести в ближайшие дни, и ты сразу должен включиться в ее подготовку, времени у нас остается мало.
— Что я должен буду делать? — осевшим вдруг голосом спросил Мишель.
— Приедем — узнаешь, — отрезал Селим и встал. — Поехали!
Селим припарковал свой старенький, помятый во многих местах «фольксваген» в глухом и узком тупичке, сжатом двумя старыми трехэтажными домами, построенными, судя по традиционной мусульманской архитектуре, еще в начале прошлого века, когда Бейрут был захолустным портовым городом Оттоманской империи. На веревках, натянутых между нависавшими над тупичком ветхими деревянными балконами, болталось застиранное белье. Окна первых этажей — высокие и узкие, закрыты толстыми ржавыми прутьями и серыми от времени деревянными ставнями-жалюзи. Из окон слышались гортанные голоса арабских радиодикторов, рыдания знаменитой на весь Ближний Восток ливанской певицы Фейруз, чьи-то громкие разговоры, мужской смех, плач младенца. В тупичке пахло горящим древесным углем, шиш-кебабом, острыми приправами и пряностями, туалетным мылом и керосином. Это был старый квартал, все еще сопротивляющийся наступающим на него со всех сторон современным железобетонным башням, тесный, перенаселенный, живущий своей замкнутой обособленной жизнью, своими традициями, своими радостями и печалями. В другое время дня тупичок был полон детьми, у стен сидели старики, устроившиеся на расшатанных венских стульях, сохранившихся с давних времен. Старики задумчиво курили наргиле и блаженно жмурились, наслаждаясь теплом солнечных лучей, ухитрившихся проникнуть даже в узкую и сырую щель тупичка. Но теперь был час обеда и отдыха и тупичок был пуст.
