Зося кричала, что хочет к сестре.
— Нет, милая, там опасно, стены совсем разрушены. Успокойтесь.
Дебора взяла в кабинете Пауля таблетку снотворного и заставила Зосю принять ее. Вскоре Зосины рыдания перешли в тихий плач.
Крис отвел Дебору в другую комнату.
— Бедная женщина, — говорила Дебора, — у нее больше никого нет, кроме непутевого сына, а может, и его уже нет, от него ни звука с тех пор, как началась война.
— У нее есть ты и дети!
— Дети держатся замечательно. Сколько так может продолжаться?
— Я только что говорил с мэром. С минуты на минуту все может кончиться.
— Иногда мне кажется, что я буду даже рада, если немцы займут Варшаву, все равно хуже уже некуда. Ты видел кого-нибудь?
Крис кивнул.
— Я была в приюте, — продолжала Дебора — Сусанна волнуется за Ирвина. Она его уже три дня не видела.
— Рози в порядке. Мы с ним только что расстались.
— Как Габриэла? Ты ей передал, что я предлагаю ей перебраться сюда? Здесь безопаснее, чем в центре города.
— Она не хочет уходить из квартиры Андрея, ты же знаешь.
— А как Андрей?
— Утром я был с ним. Отправка американцев шла через его участок обороны. Ты уже слышала?
— Да, — вздохнула она. — Они нам вернули людей без рук и без ног.
— Дебора, среди них находится... твой муж.
* * *
Длинные коридоры подвала Национального музея были сплошь заставлены койками и матрацами, положенными прямо на пол. Подвал, где не так опасны бомбежки, был наскоро превращен в госпиталь. В этом районе Варшавы подача электроэнергии уже прекратилась и не работали даже запасные генераторы. Было холодно. Сырые комнаты слабо освещались керосиновыми лампами. Пахло плесенью, гноем, лекарствами и чем-то еще. Слышались мягкие шаги медсестер, стоны, молитвы, порой — отчаянный крик.
В помещении, приспособленном для кормящих матерей, младенцы сосали пустые груди и отчаянно орали, словно возмущаясь тем безобразием, которое им уготовано на земле в первые же часы их жизни.
Крис вел Дебору по бесконечным проходам между рядами раненых и умирающих. Они спустились еще на дюжину ступенек и вошли в длинный коридор, увешанный средневековым оружием, оставшимся от других, не столь жестоких войн. Тут лежали раненые после ампутации конечностей, а возле них стояли убитые горем родные. Медсестра поднесла лампу к лицу Пауля.
— Пауль...
— Он еще под наркозом.
— Пауль...
— Я был там, — сказал безногий сосед Бронского. — Он прооперировал человек двадцать или тридцать нашего брата... ему светили простым фонариком. И вдруг — прямо в него... Из всех врачей он единственный остался в живых. Он все время был в сознании и объяснял солдатам, как отрезать ему руку...
