Мастер сочувственно кивнул.
Воронько осушил весь стакан и вроде бы слегка пришел в себя.
Поистине человек никогда не знает, что ждет его в следующую минуту, да чего там минуту — секунду, полсекунды!
Ему вспомнился господин Гомберг, еще третьего дня сказавший ему своим скрипучим голосом:
«Я люблю точность во всем. Чтобы сапоги были готовы ровно в девять часов ноль-ноль минут. Понятно?»
И он, Воронько, поспешил согласиться с господином Гомбергом:
«Да, конечно, господин Гомберг, в девять часов ноль-ноль минут вы сможете обуть новые сапоги…»
Воронько недовольно окинул сапоги грустным взором.
Еще некоторое время тому назад они так радовали его, а теперь…
Слов нет, жаль господина Гомберга, безусловно жаль, но, в конце-то концов, почему он, хозяин мастерской, должен страдать больше других?
Ведь теперь, когда погиб господин Гомберг, пропали и затраты на сапоги, заказанные им. А ведь достать такую кожу было нелегко…
Казалось, молодой мастер разгадал мысли своего хозяина.
— Да вы не печальтесь, — спокойно сказал он. — Господина заказчика мы, ясное дело, не вернем. А расходы уж как-нибудь возместить надо бы…
— Что же ты предлагаешь? — грустно спросил Воронько.
— Я их переделаю: перетяну, посажу на новые колодки, и все, дело с концом. Да купит их кто-нибудь из ихних же офицеров, не беспокойтесь! Такие сапоги не пропадут.
И мастер снова мерно застучал молотком, прибивая гвозди к подметке.
— Ну, Василий… — сказал Воронько.
У него не хватило сил высказать все то, что в этот миг он ощутил к своему мастеру.
Вот уж, действительно, ничего не скажешь, с мастером ему повезло. Безусловно повезло!
…Каждое утро, ровно в семь часов утра, господин Гомберг выходил из дома и садился в машину, чтобы ехать в свое учреждение, завоевавшее столь недобрую славу среди жителей города.
Господин Гомберг отличался необычайной, скрупулезной педантичностью.
Еще тогда, когда он был совершенно зеленым юнцом, он раз и навсегда выработал для себя правила жизненного поведения, которых старался неуклонно придерживаться, что бы ни случилось.
Вставал он всегда в одно и то же время, завтракал в точно установленные им часы, отдавал работе столько времени, сколько требовалось для того, чтобы не прослыть лентяем и не заслужить недовольства начальства.
Главное и незыблемое — всегда, постоянно, неуклонно думать о здоровье, о том, чтобы как-нибудь и чем-нибудь не повредить своему здоровью, необходимому фатерланду и фюреру. Все остальное приложится. Так учил его отец.
