XV
У БОНИФАЦИЯ ВЕРЖБИЦКОГО
И снова я вернулся на Воронью улицу, к Бонифацию Вержбицкому, хотя теперь он взял меня не очень-то охотно — у него был уже другой ученик, Ромусь Робейко. Но, по старой памяти, взял, и я пробыл у него в учении еще два с чем-то года. Хороший он был человек. Его отец, как многие виленские пролетарии, пришел в город из деревни. Умер, когда Бонифаций был еще ребенком. Мать вышла замуж вторично. Отчим служил в гимназии сторожем или швейцаром, а мать работала то ли портнихой, то ли прачкой. Когда он окончил приходское училище, его тоже отдали в учение к сапожнику. Жилось ему, вспоминал, трудно. Об этом же говорил и его приятель Лицкевич, с которым они вместе отбывали срок учения у одного хозяина. «Горели к на работе»,— шутил Лицкевич.
По окончании учения женился, некоторое время работал мастером у разных хозяев, пока не «вывесил своей вывески», как говорили в Вильно. По отношению к нему это означало, что он стал сапожником-одиночкой. Первое время даже учеников не брал, работал один. Но вот, по просьбе Василевской, к нему попал я. И, когда меня определили в школу, он взял Ромуся Робейко, тоже по чьей-то просьбе. Теперь я вернулся, и стало нас у него двое. Ромусь был годом старше меня, но ростом уступал. Худенький, черномазый, тихий, замкнутый. Сирота. Мне даже стало жаль Робейко, когда я увидел его впервые.
Но не буду забегать вперед...
Вержбицкий очень любил чтение. Старался раздобыть и принести хорошую книжку. Когда срочной работы не было, он просил меня читать вслух, а сам продолжал шить сапоги и слушал.
Читали мы книжки и на польском и на русском языках, а также на белорусском, но белорусских книжек тогда было мало, а если и попадались, то тоненькие.
Больше всего любили рассказы. Из политических брошюр прочитали: «Пауки и мухи» — на польском языке, «Чем люди живы» — на русском, «Беседу о бедности и богатстве» — на белорусском.
Вержбицкий принадлежал как будто к ППС — Польской социалистической партии. Сочувствовал и социал-демократам, что мне известно из его бесед со мной об отце.
И все же, помнится,— хотя, может быть, и ошибаюсь,— его больше влекло к литературе, искусству, чем к политике. Очень любил он стихи, пьесы, театр.
Его выступления на рабочей любительской сцене всегда были весьма удачными. И когда он выступал, то уж непременно водил в театр тетю Зосю и меня, чтобы мы потом «навели критику» либо похвалили.
Дома с детьми оставался Ромусь Робейко. Ну ему тоже скучно не было. Он бесконечно долго, года два, читал романы Генрика Сенкевича — «Потоп», «Огнем и мечом» и «Крестоносцы», оставшиеся ему после смерти брата-переплетчика.
