— Долго ты, мам.
— Дело за дело цепляется, сынок. А ты, гляжу, все зерно нацелился изжарить. Оставь на муку! Завтра возьму у дедушки Балты ручную мельницу, смелем…
— О, еще в поле наберу!
— Что там — сколько хочешь?
— Да нет… местами… кое-где.
— Ну вот… А у нас картошки совсем мало осталось. Да просили сколько-то посушить… по возможности. На фронт сушеную картошку будут отправлять. Не откажешь, так ведь?
— Конечно, мам…
Забулькал и тут же требовательно засвистел старый медный чайник. Ардан суп разогрел. Можно ужинать.
— Мам, давай пока не будем отцу о Пегом писать…
— Не напишу. Пусть со спокойным сердцем воюет. И ты не мучай себя понапрасну. На тебе никакой вины нет, а Пегого, как бы ни хотелось нам, не вернешь… Что-то лицо у тебя, сынок, красное. Заболел? Дай-ка пощупаю лоб…
— От ветра красный… ничего.
— А у нас новость в колхозе…
— Что?
— Председателя вчера в армию забрали, за его столом теперь Яабагшан сидит. Говорят, временно… А сидит!
— Хоть бы этой новости не было, мам!..
Мать только вздохнула.
Она принялась мыть посуду; Ардан снова придвинул к себе уздечку, шило, дратву, но руки слушались плохо, были как ватные, и он взял с полочки книгу — учебник истории для шестого класса. Открыл там, где лежала закладка.
— Мам, почему ж войны на земле не кончаются? Одна за одной…
— Что, сынок?
Он не ответил.
Она выглянула из чуланчика, отгороженного у них под кухню, — Ардан, привалившись щекой к книжной странице, спал прямо за столом.
Сэсэг помогла сыну добраться до постели, укрыла его стеганым одеялом.
Сама не могла заснуть долго.
Она не сказала сыну, что была сегодня на центральной усадьбе и хромоногий Яабагшан кричал на нее, грозился забрать у них корову за то, что ее «молокосос» не уберег Пегого да еще допустил, что «неизвестные лица» похитили мясо, всю тушу… Он, дескать, табунщик, никто его вину на себя не возьмет, не захочет покрыть — время суровое, военное. Еще то спасает Ардана, что несовершеннолетний он, а был бы взрослый — без разговоров под суд, за решетку!
И Яабагшан тыкал толстым коротким пальцем в полированный ящик телефона: позвоню, куда следует, — совсем плохо вам придется! Пока не позвонил — расплачивайтесь коровой. Этим только и оправдаетесь!
Из председательского кабинета Сэсэг вышла совсем подавленной, но с твердым убеждением — корову не отдавать! Пять лет будет бесплатно работать, но ее буренка останется в хлеву. На нее да на огород вся надежда… Не будет в доме молока и картошки — как жить?! И разве это порядок — чуть что у колхозника корову со двора уводить! Ведь и повыше, чем Яабагшан, есть люди, большие начальники, в райкоме, аймачном Совете… В крайнем случае до них дойдет! С мужем бы посоветоваться… Да ведь расстроишь его таким письмом, в заботе о них он там, на фронте, места себе не найдет, в задумчивости, забыв про осторожность, под пулю угодит. Нет уж! Не надо…
