Сад тихий, сонный... И яблоньки спят, и листочки на груше грезят потихоньку, сквозь сон... Но нет уже той сладости, какая была в детстве, нет, нет... Притупилось восприятие, наступила проза жизни.
***
А в гумне: пук-пук-пук! пук-пук-пук! тра-та-та! тра-та-та! Молотят. Приятно слушать. Скорее пошел туда.
На столбе-подпорке сбоку тускло светила желтая лампочка. Пыль лезла в нос, в глаза. В запыленной паутине были желтые скирды. От ворот же до сушилки на току — желтая сноповая дорога, полный посад. Снопы еще теплые, недавно сброшены с теплой сушилки, от них так и веет теплом после прохлады двора.
— Тра-та-та! — молотят в три цепа: с одной стороны идет отец, с другой — мать и Лавринька. Глянь! А что это за девчина идет с цепом от сушилки? Лёкса! Ему не сказали, что ее позовут молотить. Лявон задумался: это же он писал ей то бестолковое письмо, и она ему ответила. Неужто была у них любовь? А он ее сразу и не узнал. Она спокойно подошла к молотильщикам со своим цепом и сказала: «Этим уже будет удобнее» (видно, меняла цеп возле сушилки),— и принялась молотить с ними вместе, в четыре цепа. Мать перешла на сторону отца, а она стала с Лавринькой. Эх, когда-то Лавринька писал, что у нее на руках короста.
— А, встал-таки! — ласково приветствовал отец Лявона. продолжая махать цепом.— И охота же была. Я думал, что ты шутишь. Спал бы себе после дороги.
— Лявонка, что это ты надумал,— тоже не прерывая работы, лишь меняя руку, сказала мать.— Отец тебе в шутку вчера говорил, а ты взял да пришел. Иди-ка спать.
— Нет, мама, дай мне твой цеп, а ты иди в хату.
— А пошел ты, дам я ему цеп! — смеясь, отбивалась мать.
— А почему не дать, пусть немного подсобит, если ему очень хочется заняться мужицкой работой,— заулыбался и отец. Вчерашнего хмеля как и не было у него никогда.— Иди, иди, готовь там завтрак. Сегодня посады небольшие, управимся и без тебя.
Мать выпустила цеп ему в руки и отошла, а он, старательно попадая в лад, замахал этим цепом.
— Ну, тогда пойду,— сказала мать и вышла из гумна.
***
Лявону вначале показалось, что он сразу же собьется с ритма, и потому все внимание обращал на то, чтоб этого не допустить, старался ударить цепом то сильнее, то слабее, чтобы получалось как лучше.
— Ровнее, ровнее! — заметил отец.
— Хрясть! — ударило чье-то било, кажется, Лёксино, по билу Лявона. Лявона даже потом прошибло, что уже немного сбился с ладу. Было неловко и перед Лёксою, что не умеет молотить. А почему не умеет? — потому как никогда не делал этого, приезжая из школы; пошел учиться, не умея молотить. И подумал, что Лавриньке еще рано ходить на молотьбу, была бы семья большая.
