***
Однако мы снова забежали вперед самих событий. Потому что, раненный под Столупененом, он лечится в виленском госпитале, затем приезжает в Малую Богатьковку. И снова видит свою деревню, снова среди семьи, видит каждый день мать — самого дорогого ему человека, перед которым, также как и перед землей своей, все время чувствовал себя виноватым: что так мало может вернуть доброго за все доброе.
В записках «На империалистической войне» есть глава «Побывка», которая очень напоминает ранние рассказы Максима Горецкого о невеселой, сварливой жизни белорусской деревенской хаты.
И как-то больно знать и неожиданно, что на этот раз перед нами совсем реальная хата, где все так дорого памяти и сердцу автора и откуда ему хочется бежать без памяти — от ругани, грязи, неуюта. И от чувства вины перед своими и чужими в родной деревне — за то, что здесь ничего не изменилось и не меняется, «пока где-то строятся Нью-Йорки» и пока он и сам воевал неизвестно почему и неизвестно за что, стреляя «двумя патронами, беглым» по аккуратным кирпичным домикам народа-соседа, а тот сосед-оккупант «культурный», хозяйственный, жег, по-прусацки люто крошил литовские и белорусские хаты...
«И невестка заплакала. Сначала все в хате притихли, только она. плакала. Но она вдруг стала клясть детей:
— Чтоб на них погибель, как они мне задурили голову...
— Цыц! — повышает тогда голос отец.— Что ты детей клянешь? В чем они провинились?
— Пропади они пропадом и паек вместе с ними, как за него меня грызут и грызут.
На детей казна выдает паек, по рублю, два и три в месяц, но деньги невестка не отдает в хозяйство, и в этом причина руготни.
— Кто тебя грызет и за что? Что мы, собаки какие?..
«Вот так всегда, вот так всегда,— рассуждаю я, хлебая прокисший уже крупник с бобами.— Где уж тут напоминать, чтобы убирали в хате...»
— Я не буду жить дома... Я поеду служить в город...— неожиданно для себя самого говорю я, не поднимая глаз, тихо и твердо.
— Че тебе ехать? Аль соскучился по городской жисти? — отзывается отец виноватым, но подчеркнуто спокойным голосом, будто ничего особенного не произошло.— Ну, че тебе ехать? Еще и месяца с нами не пожил, не отдохнул после раны... Что ж, ставь перегородку в хате, как говорил... Кто без тебя поставит? Мы, как те свиньи, весь век в болоте жить будем. А ты как-никак свету повидал, тебе чище чтоб было...
— Пропади оно пропадом! — само собой вырвалось со злостью.— И правда, живем, как свиньи. В дом пригласить никого нельзя,— стыдно за наши порядки.
