А еще внутрь этого дракона можно было залезть. Прямо через пасть. Папа запрещал и говорил, что там очень грязно. От этого хотелось еще больше. Если грязно, значит, наверняка, очень опасно. Саша любил читать книги о приключениях, которые давал дедушка, и понимал, что настоящий мужчина должен тянуться к опасным местам. Вряд ли там есть что-то кроме грязи, но вдруг внутри и правда что-то интересное?
— Нет, Саш, там грязно, — снова сказал папа, когда они в очередной раз проходили мимо. — Мама будет ругаться.
— Я помоюсь, — сказал умоляюще Саша.
Это было логично. Папа сдался и разрешил — в конце концов, и правда ничего страшного, грязь и грязь.
Саша опустился на карачки и героически пополз в пасть к дракону. Началось приключение.
Но оно закончилось довольно быстро, потому что внутри воняло самым настоящим говном. Вряд ли оно принадлежало дракону. Рядом с кучкой валялись смятые бумажки, окурки и почему-то грязные шприцы.
— Ничего интересного, — с деловым видом сказал Саша, вылезая из дракона и хлопая ладонями по грязным штанам.
Когда они пришли домой, дедушка смотрел телевизор, курил и сквозь кашель ругался на Ельцина. Из телевизора громко кричали.
Из книги Андрея Тихонова «На Калужский большак»
Ночь на 22 декабря 1941 года, поселок Недельное
— Нихт шиссен! Нихт шиссен!
Долговязый немец в серой шинели, подняв руки, перешагивал через заваленное снегом окно храма и боязливо оглядывался вокруг. За ним выглянул еще один.
Держа немцев на прицеле, бойцы обступали их с двух сторон — расслабляться нельзя, бой не окончен, совсем рядом еще гремят винтовочные выстрелы и стрекочут пулеметы.
Но немцы, засевшие в храме, видно, поняли, что сопротивляться бессмысленно. Они выходили наружу, перешагивая через груду кирпичей у полуразрушенного окна — второй, третий, четвертый… Осторожно бросали оружие наземь, испуганно переглядывались.
— Аллес? — спросил сержант Громов, когда наружу вышли восемь человек.
— Я, я, — закивал один из немцев, косясь головой в сторону храма.
— Селиванов, Пантелеев, Игнатюк, проверьте, — сказал Громов.
Действительно, в храме, тускло освещенном керосинками, не было больше никого. Внутри все загромождено ящиками, окна наполовину забиты мешками, под ногами ржавые осколки и битые кирпичи…
Селиванов поднял голову — в куполе зияла дыра, и сквозь нее чернело ночное небо с еле уловимым синим оттенком. Скоро рассвет.
Где-то вдалеке, видимо, уже на окраине села затрещали автоматы и снова смолкли. Ружейная пальба становилась реже.
