Несмотря на бесчисленные страдания мальчика, священник почти никогда не слышал его жалоб. Он обладал такой силой духа и тела, что Дагоберт одновременно восхищался им и боялся его. Чем больше Маленький Дидерик сражался и чем дольше терпел, тем больше он будет страдать. Леди Магдалена сказала Дагоберту, что, несмотря на бесспорную храбрость мальчика, ему пришел конец. Дагоберт плакал перед жрицей. Он вырастил маленького Дидерика в храме. Они не расставались уже восемь лет, и Дагоберт, у которого не было собственных детей, обнаружил, что мальчик привнес в его жизнь смысл, которого он не ожидал. Акт милосердия, спасший его в ту роковую лунную ночь, превратился в акт любви. Он был одновременно духовным и замещающим отцом ребенка. Он сам дал ему имя — ради Зигмара. Правда заключалась в том, что слезы, пролитые Дагобертом, были окрашены не только горем, но и облегчением. Для бедного мальчика все было почти кончено. Жрица дала ему самое большее один день. Затем она дала Дагоберту чай, чтобы облегчить страдания мальчика и облегчить путь к груди Шаллии.
— Отец, — прохрипел малыш Дидерик. — Неужели я умираю?
— Да, мой мальчик, — ответил Дагоберт. Слова прозвучали быстрее и легче, чем он ожидал. — Недолго… совсем недолго. Твои испытания скоро закончатся, и ты будешь свободен. Ты страдаешь, Дидерик? — спросил Дагоберт.
— Я почти ничего не чувствую, — сказал мальчик. Дагоберт кивнул. Стряпня леди Магдалены успешно избавила ее пациента от самых тяжелых мучений. — Мне страшно, — признался мальчик.
Дагоберт взял маленький серебряный молот, который он носил на своей толстой шее в знак почтения к своему Богу-Королю — эмблеме его священного служения — и повесил его на шею ребенка. Мальчик даже не почувствовал этого.
— Не стоит, — сказал Дагоберт. — Я уже здесь. Я всегда буду здесь — рядом с тобой.
Мальчик все еще дрожал, несмотря на огонь. Дагоберт бочком обошел кровать и лег позади Дидерика. Он обнял ребенка одной рукой, стараясь согреть его еще сильнее. Некоторое время они оба лежали неподвижно, глядя на бушующий кухонный огонь. Прошло несколько минут. Дыхание мальчика становилось все более затрудненным. Дагоберт держал его на руках в жестоком приступе кашля, который сотрясал хрупкое дитя почти до бесчувствия.
Когда он отдышался и снова погрузился в торжественное молчание, заговорил Дагоберт:
— Дидерик?
— Да, Отец?
— Неужели ты думаешь, что когда-нибудь найдешь в себе силы простить меня? — спросил священник напряженным от волнения голосом.
