Модальность эвристического постигания (напряженного понимания, а не уже достигнутой понятности) предполагает в адресате солидарного собеседника и ориентирована на активизацию воспринимающего сознания. Такое повествование ведет к углублению смысла излагаемой истории, однако не несет в себе абсолютной истинности знания или абсолютной ценности убеждения. Истина постигания, по мысли Бахтина, отнюдь не релятивна, но «она принципиально невместима в пределы одного сознания […] и рождается в точке соприкосновения разных сознаний» [6, 92].
Нарратив постигания персонифицирован, однако ориентирован на преодоление субъективной ограниченности своего видения жизни, на привлечение и адресата к позиции «свидетеля и судии». Тем самым нарративная модальность постигания напоминает майевтику Сократа. В реализации такой модальности, возможно, и состоит эффект чеховского письма, поразивший Толстого («совершенно новые формы писания»). В произведениях же самого Толстого всезнающий нарратор смотрит на своих героев сверху вниз, а его рассказывание о них звучит безапелляционно, подобно приговору. У Чехова же, как полагал М.М. Гиршман, «вместо толстовской иерархии повествователь, герой и читатель принципиально уравнены в этом демократизированном мире, уравнены и вовлечены в общий процесс становления человечности»[129].
Для повествования в модальности знания не обязательно быть Гомером. В «Солнечном ударе» Бунина, который часто сравнивают с «Дамой с собачкой», модальная позиция нарратора относительно героя, на первый взгляд, аналогична чеховской. В обоих случаях фокализатором выступает главный герой повествования, глазами которого воспринимается все происходящее. Только к нему применимо интроспективное повествование, характеризующее его внутренние состояния, тогда как внутренняя жизнь женского персонажа скрыта от мужского, а потому не подлежит и освещению нарратором. Однако кругозор бунинского нарратора все же неизмеримо шире, чем кругозор его героя. Нарративная модальность «Солнечного удара» явственно проглядывает в следующем пролепсисе:
оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой.
Оказывается, нарратор всеведущ, ему известна вся жизнь обоих персонажей, модальность его рассказывания – модальность знания. Это придает случайному (как представляется героям) казусу претерпеваемого ими «солнечного удара» ореол происшествия прецедентного, архетипического (знаменательна универсальная формула
