, где подлинный автор, скрываясь за нарратором, «облекается в молчание»
[122]. Шмид вполне логично называет такого автора «абстрактным», хотя обычно эту виртуальную фигуру именуют «имплицитным» автором – понятие, введенное Уэйном Бутом в «Риторике вымысла».
Автор художественного высказывания (даже в лирике) не речевой субъект, а субъект эстетический. Он – организатор, своего рода «режиссер» произведения, он не тот, кто говорит с нами, а тот, кто лучше нас слышит говорящего, кто до конца понимает его и направляет своим пониманием. Писатель, будучи реализатором открывшейся ему творческой возможности произведения[123], никогда не владеет всей полнотой смысла своего творения. Он первочитатель и авторедактор своего текста, чья редактура не всегда бывает оптимальной, порой оказывается конъюнктурной или попросту утратившей связь с первоначальным вдохновением.
Именно имплицитный автор (эстетический субъект) является носителем подлинного смысла произведения как высказывания некоего нарратора. Сам же нарратор бывает как близок в этом отношении к автору (в «Войне и мире», например), так и далек от понимания подлинного смысла своей истории. Для этого второго случая Бут и ввел эффективное понятие «ненадежного нарратора» как конструктивного затруднения, преодоление которого выводит к истинному (авторскому) смыслу рассказанного. Классическим примером ненадежного нарратора может служить пушкинский Белкин.
Виртуальная инстанция имплицитного автора – гарант единого художественного смысла (при множественности возможных значимостей для множества воспринимающих). Приблизиться к концептуальной позиции автора означает углубиться в смысл сказанного-услышанного, таящийся в нарративной структуре текста. «Нон-фикциональная» наррация (в документальной прозе, например) такого гаранта не знает. Верификации здесь подлежит референтная область значений, но не смысл, который от реципиента к реципиенту может значительно разниться.
Нарратор и автор нефикционального рассказывания по сути дела неразделимы. Это две стороны одной и той же фигуры, хотя тоже не сводимой к биографической личности человека, написавшего книгу. Историк в изложении результатов своего исследования мог оказаться зависимым от цензуры или не вполне искренним. О нарраторе этого сказать мы не можем, поскольку нарратор – всего лишь функция собственного текста, фиктивная фигура, которую Ролан Барт именовал «бумажным существом». Однако без такого рода инстанции посредника между диегетическим миром и сознаниями реципиентов, живущих в действительном мире, никакое нарративное высказывание неосуществимо.
