Фигурой нарратора обеспечивается конструктивное и концептуальное единство фокализованной наррации и ее вербализации. Сама природа эпики «заключается именно в существовании повествователя, который утверждает свое присутствие»[110]. Это ключевая фигура текстов о событийности бытия, это он – «свидетель и судия» (Бахтин) произошедшего как событийного. В качестве излагателя истории, составляющего ее из эпизодов, дробя последние на кадры ментального видения, нарратор выступает одновременно «сценаристом», «режиссером» и «оператором» нашего рецептивного воображения. Как вербализатор своей истории он является нашим «собеседником».
Нарратор – это не биографическая личность, это «дух повествования», как он сам называет себя в романе Томаса Манна «Избранник»:
Так кто же звонит в колокола Рима?
– Дух повествования.
– Да неужто же может он быть повсюду […]?
– Еще как может! Он невесом, бесплотен и вездесущ, этот дух, и нет для него различия между «здесь» и «там». Это ведь он говорит: «Все колокола звонят», так, стало быть, он сам и звонит. Такой уж этот дух духовный и такой абстрактный, что по правилам грамматики речь о нем может идти только в третьем лице и сказать можно единственно: «Это он».
И все же он волен сгуститься в лицо […] и воплотиться в ком-то, кто говорит от его лица: «Это я».
Фигура, связывающая воедино фрактальные участки нарративного текста и выступающая олицетворением интенциональности рассказываемой истории, представляет собой нарратологическую абстракцию. Вслушиваясь в историю, мы предполагаем, что у нее есть некоторая заслуживающая внимания значимость и предполагаем в рассказывающем носителя этой значимости. Джеральд Принс справедливо отмечает, что «в любом повествовании есть, по крайней мере, один нарратор […] многочисленные признаки, представляющие нарратора и означающие его присутствие в повествовании, очевидны, независимо от того, появляется ли когда-либо обозначающее его “я”»[111].
Так или иначе, нарратор осуществляет три функции: сообщает о событиях, интерпретирует их, а также «оценивает (в плане этики)»[112]. По выражению Сеймора Чэтмана, «нарратор – это дискурсивный агент, которому поручено представлять слова, образы или другие знаки»[113] данного дискурса. Нарративной идентичностью такого «агента» является высший уровень идентичности «текстуально закодированной речевой позиции, из которой исходит данный нарративный дискурс»[114].
Идентичность этой фигуры осложняется тем обстоятельством, что нарратор текстуально выступает в непростых взаимосоотнесенностях с еще двумя смежными ему фигурами: автора и фокализатора. Чэтман справедливо акцентировал мысль о том, что наррация – это коммуникативный акт, но мы должны четко отличать реальных авторов и реальные аудитории от «имплицитных» (подразумеваемых) авторов и таких же аудиторий: только вторые «имманентны произведению»
