.
Разграничивая три значения французского слова recit (повествование, рассказ), Женетт в «Discours du recit» (1972) сузил понятие «дискурс» до обозначения речевой структуры нарративного высказывания. Бахтин же в 1973 году (не исключено, что после знакомства с трудом Женетта) дописал «Заключительные замечания» к своей работе 1930-х гг. «Формы времени и хронотопа в романе», в которых четко размежевывал «два события – событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели); события эти происходят в разные времена (различные и по длительности) и на разных местах, и в то же время они неразрывно объединены в едином, но сложном событии, которое мы можем обозначить как произведение в его событийной полноте» (ВЛЭ, 403–404).
Установление двоякособытиности нарративных актов, как было уже сказано выше, явилось принципильно значимым шагом в становлении современной нарратологии. Пост-классическая нарратология, не утрачивая интереса к структуре повествования, акцентирует внимание к инстанции неустранимого из любого дискурса имплицитного адресата, знаменующего, по характеристике Вольфганга Изера, «целостность предварительных ориентировок, которые […] текст предоставляет своим возможным читателям как условие рецепции»[66].
При этом слушатель или читатель более не мыслится пассивной фигурой, «усваивающей» рассказываемую историю. Если рассказчик – инициатор и организатор коммуникативного «события рассказывания», то его слушатель – реализатор события интерсубъективной встречи двух сознаний. Без этой инстанции, собственно говоря, и нет никакого дискурса, есть только мертвые знаки текста. Событийность рассказывания может быть реализована только реципиентом, в сознании которого история актуализируется. Без слушателя нет рассказывания, рассказать историю себе самому невозможно: она присутствует в нашем сознании цельным квантом событийного опыта, который можно развернуть в нарративную последовательность эпизодов только на горизонте другого сознания (действительного или потенциального адресата).
Конкретный слушатель или читатель – реципиент нарратива – никогда не тождествен его имплицитному адресату. Последний – это позиция предельно адекватного восприятия рассказанной истории (т. н. «идеальный читатель»). Действительный же воспринимающий выступает субъектом коммуникативного поведения, где возможен целый спектр рецептивных актов: от пиететного «впитывания в себя» каждого слова до внутреннего неприятия, критического отстранения, разрыва с сообщающим.
