.
Диегетическое время излагаемых событий дано нам в нашем внутреннем зрении, тогда как время нарративного говорения воспринимается нашим слухом: внешним (устный рассказ) или внутренним (чтение письменно запечатленного рассказа). Медиальное время не истории, а протекания текста о ней представляет собой время нашего восприятия. Оно необратимо вписано в экс-традиегетический мир нашего существования.
Диегетическое и артикуляционно-текстовое (медиальное) времена принципиально разнятся как по своей природе – ментальное и физическое, – так и по длительности, по скорости, по обратимости/необратимости. Но при всей своей несинхронности они неразрывно сопряжены, невозможны одно без другого. В этом парадоксе таится самая суть нарративности: актуализация прошлого (опыта) в настоящем (существовании).
Асинхрония диегетического и медиального пластов нарративного времени создается не только неотождествимостью «вещей» (референтных объектов) и «знаков». Наррация предполагает широкие возможности оглядываний назад (аналепсис) или забеганий вперед (пролепсис)[59], что, естественно, замедляет восприятие истории, а также возможности, напротив, эллиптического ускорения восприятия при переходе к конспективному ее изложению.
Принципиальная особенность диегетического времени – его конечность (аналогичная сепаратности диегетического пространства). Само слушание – как участие в коммуникативном событии рассказывания – есть ожидание конца истории. Соотнесенность с неизбежным концом придает повествуемым отрезкам жизни особую ценностную значимость, какой лишены отрезки итеративного процесса. Время протекания нарративной истории – обратимая (мы всегда можем вернуться к началу) длительность диегетического мира, самим актом рассказывания отмежеванная от времени физического.
В неразрывном единстве с диегетическим пространством – единстве, которое Бахтин выявил, обратившись к широко распространившемуся после него термину «хронотоп», – диегетическое время является временем ментальным, ценностно смысловым. «В литературно-художественном хронотопе, – писал Бахтин, – имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории»[60].
Следует заметить, что хронотопическая взаимообусловленность и смысловая нагруженность времени и пространства присуща всякому диегетическому миру, а не только художественному, хотя в литературно-художественной наррации эти свойства проявляются наиболее очевидно.
