— Вы любите его? — спросил Тео, посмотрев на девушку в упор.
— Да, — созналась она просто. — Очень люблю.
— А что больше всего?
Она бережно придвинула к себе альбом. Кончиками пальцев взялась за обложку, каскадом рассыпала глянцевые страницы. Она была, видимо, близорукой и склонялась так низко, что отсветы картин ложились ей на щеки.
— Вот это.
Высокие здания вдоль набережной едва угадывались сквозь золотистый туман. Баллюстрада моста уходила краем в этот туман, но в ближайшей к зрителю точке она была графичной и четкой. Черный человек с усталыми крыльями за спиной смотрел в недоступную зрителю даль. Задумчивый лев лежал на мостовой, баюкая лапу. Оба делали вид, что не замечают друг друга.
— О чем, по-вашему, эта картина?
— Не знаю, — ответила она всё с тем же доверчивым прямодушием. — Я не все его парадоксы могу разгадать. Просто когда я впервые увидела эту картину, я заплакала.
— Ему было бы приятно, — сказал Тео, улыбнувшись не губами, но интонацией.
Он наполнил чаем граненый стакан, щедро добавил сахару и снова задумался. Что же было дальше? Они сидели за столом и болтали, и он внезапно понял, в очередной раз взглянув на гостью, что ее зовут Ива — так нежно и податливо она клонилась под малейшим ветерком, так трепетала и снова распрямлялась. На нее было приятно смотреть. Когда кто-то сказал ей какую-то беззлобную глупость о рассказе, который Тео только что написал — «такой сентиментальный рассказ, я чуть не умер» — его это почему-то задело. Сильно задело. Теперь он вспомнил. Он тогда небрежно отшутился — шутовство всегда давалось ему без усилий. Только крошечные бороздки на коже пошли лопаться одна за другой — охотно и дружно, как древесные почки, почуявшие весну. Но этого, к счастью, никто не заметил.
Поиск, проникновение, полет. Он мечтал быть летучим, как ртутные пары. Но даже назваться, к примеру, Меркурием он не мог, поскольку имя было занято минимум дважды, а этап подражаний он уже прошел. Оставалось мириться с этим бренным телом, чьи потребности отнимали так много времени и сил. Мику было в этом смысле гораздо проще — вот уже кто не расстался бы со своей земной оболочкой ни за какие коврижки. Они оба давно знали, что Мику для вдохновения надо быть, как он выражался, слегка на взводе. А поскольку брат мог возбудиться даже на дорожный знак «Осторожно, неровности», его творческой плодовитости позавидовал бы любой.
Он порылся в ящике, нашел бинт и наскоро замотал указательный палец, чтобы можно было держать ручку: не стучать же на машинке, когда все спят. Разложил на столе первый попавшийся лист, разлинованный нотоносцами, и стал записывать то, что придумалось накануне.
