Потом он узнал, что увидели остальные.
Тео показалось, что прямо напротив, выше уровня глаз, включили софит. Он, кажется, сумел не зажмуриться, хотя гарантировать этого не мог.
Тине показалось, что на блеклую картинку с изображением бескрайних полей наложили целлулоидную пленку с нанесенным на нее ярким рисунком. Теперь по полю ехала всадница, и лошадь под ней была неправдоподобно белой на фоне густо-синего грозового облака.
А Ми, глядевшая в видоискатель, увидела, как заброшенный сад по ту стороны ажурной ограды полыхнул золотом, которого до сих пор никто не замечал. Но Ми недрогнувшей рукой повела камеру дальше по плану, потому что была профессионалом. К тому же, будучи японкой, она знала, что ценее всего та красота, что живет лишь миг.
Мик не увидел ничего — даже потом, в записи: он снимал на черно-белую пленку.
Всадница почти сразу прижалась к самой кромке поля, словно поняла, что мешает. Пустила лошадь рысцой, объехала съемочную группу с тыла и остановилась. Мик вернулся к работе: отснять надо было еще дофига, включая крупные планы. Солнце, по счастью, тут же скрылось и больше им не мешало. Когда в перерыве между дублями он оглянулся, незваная гостья уже спешилась и, прикрывшись конем, наблюдала за происходящим. Мику было видно только ее лицо — совсем юное, чуть ли не школьницы — да ядрено-желтая каска на голове. В глазах светилось любопытство, но по тому, как она пряталась, можно было догадаться, что девушка отчаянно робеет.
Они уже почти закончили, когда небо захмурилось совсем. Мику вдруг почудилось, что сейчас хлынет дождь, и всадница, забыв про страх, кинется на площадку, на ходу стаскивая куртку. Именно так, только так: девушка спешила укрыть от дождя синтезатор, потому что остальным инструментам ничего не сделается — и, главное, потому, что перед этим она, не отрываясь, смотрела на Тео. Больше смотреть там было решительно не на что.
Мик представил эту сцену так отчетливо, будто она была соткана лучом кинопроектора. Он видел всё до мелочей: отчаянное движение, которым всадница, только что робевшая, срывала в себя одежду; их мокрые волосы — ее и Тео, который, разумеется, кинулся ей помогать. Внезапно он ощутил, что разволновался — эвфемизм, к которому он почему-то продолжал прибегать, хотя был уже совсем взрослым. Он поспешно отвернулся к фургону, сделав вид, что делает пометки в сценарии. Ему казалось, что вот-вот, и дождь начнется. Но тучи погрозили и стали рассеиваться. Световой день был на исходе, работа закончена. Гостья принялась поправлять на лошади сбрую. Уходить ей явно не хотелось.
