Как бы то ни было, одного конька Мик сумел найти и даже оседлать. Уже на втором курсе никто не сомневался, что этот жанр точно ему удается: музыкальные видеоклипы.
Он с нетерпением ждал семестра, чтобы реализовать свой новый проект. Площадку нашли еще летом — натурную, шикарную, и даже недалеко, так что можно было смотаться одним днем, если повезет с погодой. День нужен был пасмурный, но, ясен пень, без дождя. Сидя на пассажирском месте фургончика, в котором ехала группа, Мик озабоченно смотрел в окно: прогноз обещал «переменную облачность, преимущественно без осадков», но тучи впереди выглядели зловеще.
Выехали еще затемно и к полудню были почти готовы: выгрузили инструменты и технику, наметили точки съемки. Бабье лето пролетело быстро, день был хоть и безветренный, но зябкий. Сразу за руинами усадьбы, перед которой они расположились, начинались поля, но низкие тучи скрадывали простор, вызывая неуютное чувство на грани клаустрофобии. Кто-то включил проверить фонограмму, и Мик подошел поближе к машине, растирая онемевшие руки, точно динамик стал вдруг печкой-буржуйкой. Музыка была странная. От Тео никто и не стал бы ждать иного, но Мику нравилась эта вещь. Она начиналась с мелодии, которую играли, почередно, то клавесин, то синтезатор, стреляющий отрывистыми нотами, будто космическим лазером. Получался какой-то диалог салонной жеманницы и терминатора.
— Это оммаж, — сказал Тео, когда Мик восхитился придумкой.
— В смысле?
— Homage, — повторил он терпеливо. — Цитата из кого-то, кому ты хочешь отдать дань уважения и поблагодарить за доставленное удовольствие. А вообще-то эта музыка из мультика, и она слишком хороша, чтобы прозябать в неизвестности.
Мик тогда подумал, что брат опять выдумывает. Одно время они увлекались сочинением шутливых рецензий на рассказы друг друга — нарочито заумных, где высасывались из пальца и потом долго обсасывались аллегории и реминисценции, о которых автор и понятия не имел. Когда им это надоело, они перешли на мистификации и стали писать о несуществующих авторах. Это игра, впрочем, тоже была быстро забыта.
Кто-то крикнул, что музыканты готовы. Мик заранее продумал и даже зарисовал, как их расставить на фоне усадьбы. Собственно, само здание, полуразрушенное и исписанное граффити, стояло в глубине заросшего сада и со съемочных точек не просматривалось. Видны были только ворота — в них Мик влюбился сразу, как увидел. Вычурное чугунное кружево с двух сторон обрамлялось каменными колоннами. Камера, панорамируя, должна была в нужный момент взять бескрайнее серое поле справа от ограды. Это будет круто, думал Мик. Такой контраст, такая многозначительность!
