«Наверно, хватились своих генералов», — решил Портеров и, предупреждающе показав пленным гранату, скомандовал:
— Бегом!..
Но те не прибавили шагу.
— Бегом! — повторил младший лейтенант и нажал плечом на толстого.
Гитлеровец повалился на снег и демонстративно вытянул ноги.
— Саботировать, гад?! Не выйдет! — зло пробормотал Ермишин.
Он подскочил к нему, схватил поперек туловища, вскинул, как мешок с зерном, на плечо и пустился к реке.
Выстрелы слышались все ближе и ближе.
«Может, прикончить этих фашистов, пока не догнали? — подумал Портеров. — А зачем тогда ходили?..» — И он махнул рукой, приказывая ускорить шаг.
Чтобы не попасться противнику на глаза, Портеров заставлял своих спутников то ложиться и ползти, то вскакивать на ноги и перебегать открытые места. Толстый генерал, которого Ермишин уже сбросил с плеч, старался бежать впереди всех, видимо боясь, как бы не попала в спину пущенная вдогонку немецкая пуля.
Наконец все свернули вправо, под крутой берег Волги.
Встретили их работники разведотдела армии. Оказалось, Портеров со своими боевыми товарищами привел командира 295-й немецкой пехотной дивизии генерала Корфеса, а также командиров корпусов генералов Пфеффера и фон Зейдлиц-Курцбаха и полковника Дисселья — начальника штаба дивизии.
Командарм В. И. Чуйков, узнав о пленении важных гитлеровцев, вышел из своего блиндажа, поблагодарил боевых воинов и расцеловал их.
— Что это у вас с ухом? — спросил он Ермишина.
— Вот этот толстый укусил. Я его на плечо, а он за ухо. Зубастый!
— Ничего, мы им зубы пообломаем скоро, — сказал командарм. — Сталинград — это не Париж.
Шла первая половина декабря. Ударили морозы. Снегу было мало, и мороз от этого казался еще сильнее. Но в землянке полкового медицинского пункта, глубоко врытой в высокий, почти отвесный берег Волги, стояла приятная теплота. Мерно потрескивали дрова в круглой чугунной печке, приглушенно гудел в трубе огонь, наводя сон даже на самых беспокойных раненых.
У одной из коек стояла девушка в солдатской гимнастерке и поила раненого бойца из потемневшей от времени жестяной кружки.
— Спасибо, сестрица!
— Спи, родненький, спи…
Девушка бережно опустила его голову на подушку и устало присела на табурет. Опершись подбородком о маленькую огрубевшую ладонь, она долго смотрела на дымный огонь коптилки. Потом достала из кармана гимнастерки сложенное треугольничком письмо со знакомым почтовым штемпелем, развернула и снова — в который уже раз! — начала его перечитывать.
