За два месяца пребывания в Сталинграде Тимофеев несколько привык к боевой обстановке и уже не кланялся так пулям, не носил колпаком пилотку, но Гресев по-прежнему считал назначение его в боевую часть ошибкой отдела кадров и очень боялся за роту Тимофеева.
Утром комбат вышел из землянки и быстро зашагал к окопам. Густые, клубящиеся тучи низко висели над городом.
Бойцы первой роты сидели в кружке, нахлобучив пилотки и низко пригнув головы. Здесь же находился политрук Тимофеев и вместе с другими слушал рассказ пожилого бойца Землянухина.
— Лежит она, бедненькая, на берегу Волги и чисто из воска вылеплена, маленькая, худенькая. «Пить, — стонет, — пить хочется». Схватил я котелок, зачерпнул из родничка воды — и к ней. Смотрит на меня и губками перебирает. Пила долго, жадно, потом заплакала. «Спасибо, — говорит, — дяденька. Ножкам и то от водички полегчало». Откинул я ветошь, которой она была прикрыта, и увидел вместо ног… кровавые культяпки. Две недели прошло С того дня, а не выходит она у меня из головы. Голосок ее до сих пор слышу… И такая ненависть в сердце моем, что трудно передать словами. И дал я клятву воевать так, чтобы перед детьми не стыдно было. Нельзя иначе нам, солдатам! До самой Волги допер, супостат!
Головы солдат опустились еще ниже, глаза потускнели. Кто-то глубоко вздохнул, кто-то проговорил:
— Куда же еще отступать! В Сибирь не пойдешь, не пустят туда.
— И правильно сделают, — подтвердил другой голос.
— Выгоним, — поднялся молодой солдат и похлопал свою винтовку, будто призывал ее подтвердить его слова. — Не один захаживал к нам, только как уносил ноги!
— Знаю, что выгоним, — повысил голос Землянухин, бросив на колени свои тяжелые, огрубелые руки. — Только чего все это будет стоить? Сколько останется таких несчастных, как та девочка?
Майор вспомнил о семье, оставшейся под Воронежем, и дрогнул. Но постарался не выдать своего волнения и шагнул вперед.
Политрук вскочил, чтобы отрапортовать, но майор остановил его.
— Вольно, — сказал он, предупредительно подняв руку.
Вдруг грохнул залп, земля дрогнула. Бойцы, затаив дыхание, прислушивались, где падают снаряды, и надеялись, что это бесприцельный огневой налет. Оказалось наоборот: немцы целились именно в них.
Гресев бросился к своему командному пункту, но не добежал: оглушительно рванул второй залп, и он, пошатнувшись, медленно опустился на дно окопа. Когда очнулся, плечо ныло так, будто в нем провернули дырку и налили расплавленный свинец. Майор уцепился здоровой рукой за какой-то выступ и приподнялся. Кругом — никаких признаков жизни. Только в углу окопа, испуганно прижавшись к стенке, стоял молодой боец. Солдату, как это бывает у необстрелянных бойцов в трудной обстановке, показалось, что он остался один.
