— Взяли Большую Лаю, Малую Лаю, завод Лаю…
— Лаи потом считать будем!
— Восстановлено положение на всем фронте…
— Ты что мне аллилуйю поешь? Это тебе мой адъютант расскажет… после боя.
— Хватит! — рассердился Юдин. — Куда ты с одним полком против Тагила? Там — штаб армии Гайды, Войцеховский…
— Разбузуем!
— А в это время белые захватят Кушву!
Акулов выругался, ударил плетью жеребца, — поскакал навстречу ветру.
В захудалой избушке — командиры батальонов. Один из них, Кобяков, подкручивая рукой усы-колечки, рассказывает:
— К обеду мы обе Лаи заняли. Офицеры ихние крестятся и — в воду, в пруд. Самоубийство, значит. А мы рвемся, наступаем. С ходу выбиваем белых с горы. Я — разведку. Сбили заставы, а там — главные силы. Сколько? Надо разведку, ротой, не меньше. А мы — всем батальоном. Разбили! Трофеев захватили: лошади, кухня, обоз… Сколько их побили!
Ослоповский, сидя на койке и раскинув длинные ноги в огромных сапогах с высокими, выше колен, голенищами, опирается подбородком на эфес сабли, дремлет. Давно не спал. Басит сквозь дрему:
— Донесений почему не посылал?
Кобяков развел руками:
— Да когда?
— Тагил займем — все ясно будет!..
Это вмешивается Григорьев, молодой, неторопливый, в распахнутой офицерской шинели.
— Двадцать верст с боями, не задерживались нигде… Какие там трофеи? Это Кобяков собирает. Нам — некогда… В Тагиле трофеи подсчитаем…
— А как взяли в оборот — еле вырвались из окружения, — вспоминает довольный, недавно назначенный комбат Полуяхтов, безусый, в ловко сидящей солдатской шинели. — Но мы их все равно разбили. Вдребезги!
Он озабоченно спрашивает у Ослоповскогю:
— А как Тагил брать будем?
Ослоповский, разлепив усталые веки, поправляет сползшую на глаза фуражку:
— План есть. Рабоче-крестьянский полк поддержит. И Камышловский… Договорились.
— А как Акулов?
Кобяков опережает Ослоповского:
— А что Акулов? Такой же, как и мы. Поддержит.
Лобастая голова Ослоповского сваливается с сабли, на пол падает фуражка.
Комбаты то и дело поглядывают на начальника штаба Дудина, строгого, сдержанного. А ну как запротестует, скажет, что наступать сейчас на Тагил против всяких правил военного искусства? Но Дудин молчит, не вмешивается. В душе он против этой операции, но поддается общему настроению.
Конский топот, оборвавшийся у избушки, насторожил комбатов.
— Никак Филипп Егорович?
Акулов вошел стремительно, быстро оглядел командиров и с ходу грозно оскалился:
— Воюете?
За ним, старательно прикрыв дверь, зашел комиссар Юдин.
