— Верно, — соглашался я и забирался к нему на колени.
Я любил такие вечера. Трещал огонь в печи, и было как-то особенно хорошо в небольшой хате, которую мы снимали у одного из богатеев. Отец рассказывал о войне, о знаменитом походе Таманской армии. Я прикрывал глаза, и мне грезилось, что в одной из бричек трясемся и мы вместе с матерью и старшим братом.
А отец тем временем уже спрашивал брата:
— Ну как, сынок, уроки приготовил?
— Все, папа.
— Учись хорошенько. Теперь наша власть, много грамотных людей надо.
— Я механиком буду на тракторе, — уверенно говорил брат.
— А я моряком! — мечтательно вставлял я, спрыгивал с колен отца и лез на лавку, посмотреть прибитую на стене репродукцию картины Айвазовского «Девятый вал». — Во, какие волны, а моему кораблю все нипочем.
— Сперва подрасти, морячок, — ласково обнимала меня мать.
— Подрасту и буду моряком, — упрямо твердил я.
— Будешь, будешь, сынок, — отец брал меня на руки и подбрасывал вверх, насколько позволял наш низенький потолок.
Долгожданным было для меня в том году первое сентября. Еще с вечера приготовил специально сшитые для школы рубашку и штаны, начистил первые в своей жизни маленькие сапоги. Но самой большой моей гордостью была шапка-кубанка с красным верхом.
Утром брат взял меня за руку и повел в школу. У крыльца нас встретил учитель Яков Сергеевич Деревянко и шутливо сказал:
— Проходи, проходи, иногородний казак.
Еще с времен Екатерины Второй жители Кубани делились на казаков-старожилов и иногородних — крестьян, оседавших в крае в поисках куска хлеба и работы. Многие иногородние обзаводились своим хозяйством, но большинство батрачило у казаков-богатеев.
Отец мой тоже был из иногородних, однако в войну служил в казачьем полку и теперь имел право носить казачью форму. Потому-то учитель, глядя на мою кубанку, и назвал меня «иногородним казаком».
Мое желание учиться было велико. Особенно хотелось научиться читать, чтобы не зависеть от брата, который в вечерние часы по моей просьбе читал иногда вслух о каком-либо морском путешествии или сражении.
А брат подзадоривал:
— Долго еще помусолишь букварь, прежде чем сам читать станешь.
Но и букварь заинтересовал меня. Я охотно «мусолил» его. Помню, как велика была моя радость, когда буквы вдруг будто сами сложились в слова: «Мы не рабы. Рабы не мы».
А мечта о море все крепла. Первой картинкой в моей школьной тетради по рисованию был корабль с предлинными пушками, торчавшими далеко за борт. Первая книга, которую я одолел самостоятельно, представляла собой описание какого-то морского боя.
