Мыслей не было. Знакомый страх «накатывал» волнами от желудка к сердцу, парализовал мозг.
Людям, не жившим в этой стране, может показаться недостойным, что грязный клочок бумаги с бездоказательными обвинениями — не обвинениями вообще — может повергнуть человека в такой мистический страх.
Но каждой анонимке обязаны были дать ход. Обрастая снежным комом вопросов, оправданий, стечением нелепейших обстоятельств, демагогией начальства, норовившего увернуться от обвинений в «потере бдительности», она становилась делом. Все документы по этому «делу» должны были быть подшиты и в лучшем случае храниться до поры в недрах отдела кадров. А могли привести совсем в другое учреждение, где дурная мистика была законом жизни.
Анонимка являлась действенным оружием мести, устранения человека со служебного поприща, а то и из жизни.
И вот теперь анонимная бумажонка своей сатанинской силой превратила наш семейный дом в «притон космополитизма».
Вечером мы — я и муж-«космополит» Владик Бахнов — ходили по улице Горького в густой послерабочей толпе, такой оживленной, устремившейся в магазины, в театры и по домам. (Какой мрачной, озабоченной представилась бы она стороннему взгляду, которого — увы! — не было.)
Тоже знакомо.
…Мама и дядя ходят по улицам чужого нам Ростова-на-Дону, и я — девочка — с ними. Сначала днем, потом в сумеречную слякоть и электрический вечер.
И не идут в гостиницу, где мы остановились, хотя ноги уже заплетаются. И, несмотря на новизну города, на оживленную толпу, я всей кожей чувствую ЭТО.
Оно — в редких иносказательных словах, а еще больше в долгом молчании между ними. И в том, что страшно уйти из толпы…
За ночь я взяла себя в руки. Как бы ни повернулось дело, я не дам им почувствовать свой страх. Во всяком случае, в этом учреждении.
С утра раздалось несколько вялых звонков с киностудии: там, видимо, уже примирились с потерей квартальной премии. Потом властный звонок внутреннего коммутатора:
— Морозову — к Рязанову!
Вот оно. Спускаясь по лестнице, я обнаружила в своих взбудораженных чувствах примесь неуместного любопытства: как поведет себя первый заместитель министра, до этого момента проявлявший к моей особе чуть повышенную благосклонность?
Его сцепленные маленькие руки лежали поверх бумаг. Глаза были опущены.
— Садитесь, пожалуйста. (Ага, все-таки не Д.!)
«Гигант мысли» восседал поодаль.
Рязанов поднял холодноватые глаза:
— Ну-с, так что мы будем с вами делать?
Я откинулась в кресле, положила ногу на ногу.
