— Не симулируйте! — крикнул я. — Этим вы себе не поможете, это вы отлично знаете. Быстро: как к вам попали эти часы?
— А какое вам дело? — он вскочил и сразу ожил. В душе я очень обрадовался. Если у людей рыльце в пушку, то они начинают грубить только тогда, когда ничего лучшего не остается. Теперь его нужно было основательно допросить.
— Какое мне дело? Вот смотрите! — Я сунул ему под нос служебное удостоверение. — Так! Не имеет смысла что-то скрывать! Кто вам дал эту сумку?
— Я ничего не знаю. Никакой сумки я не видел. Часы я нашел, это правда, а не сдал их потому… потому что их все равно никто не стал бы разыскивать.
— Ах так? А что же вы делали ночью в караульном помещении?
— Я в караульном помещении не был.
— Не лгите. Я вас видел. Кто вас столкнул в подвал?
— Никто, я сам упал, ведь вы это знаете.
— Черта с два. Знаете, кто вас столкнул? Я! А знаете почему? Потому что не хотел, чтобы вы меня задушили. Что вы, с ума сошли, ведь это же попытка совершить убийство! Вы представляете, что это значит?
Он представлял. Начал волноваться.
— Волнуйтесь, волнуйтесь, есть из-за чего. Вы совершили преступление, за этим последует наказание. Я, конечно, обо всем доложу, говорю вам заранее. Только не думайте, что я хочу вам как-то лично отомстить. Вы сами себя наказали так, что этого хватит на кровную месть до третьего колена. Только… молчите и дайте мне сказать… Справедливость — это не мое личное достояние. Серьезно, нет. Не могу с вами из-за нее торговаться, как из-за дюжины яиц.
Мне было его почти жаль. Вообще-то это был противный старик и, наверное, в свое время был противным жандармом. Только когда он здесь лежал весь зеленый, в бинтах, он казался мне ужасно беспомощным и старым.
— Послушайте, — говорю, уважаемый, уж раз я все знаю, не стоит запираться. Всю жизнь вас учили, что нельзя содействовать преступлению, ведь так?
— За то, — говорит Жачек, — за то, что я всю свою жизнь выполнял все предписания, дождался я хорошей благодарности. Чуть ли не нищенствовать должен на старости лет!
Ой-ой! Человек всегда охотнее пожалеет того, кто сам себя не жалеет.
— Извините, — говорю я, — но вы все немного драматизируете. В те годы, когда можно было для себя что-то решить, вы выбрали известный путь. Если бы вы выбрали другой, может быть, сейчас у вас бы и были права на какую-то благодарность, которой вы хотите. Только и это бы не дало вам права нарушать закон.
Мне было немного стыдно. Я знал, что мне легко говорить. Сорок лет назад было немного труднее выбирать, чем сейчас.
