Окно дома, возле которого остановился «газик», ярко светилось во тьме и освещало высокий штакетник, лавочку на двух столбиках, врытых в землю возле крыльца, само крыльцо — четыре или пять ступенек, ведущих к распахнутой двери под дощатым козырьком.
Из дверей выбежала на крыльцо какая-то крупная женщина и с восклицанием: «Приехали! Оля! Дети!» — сбежала по ступенькам.
И вот уже женщина рядом с Женей. Обняв его одной рукой, а другой рукой обняв за плечо Маришку, она наклонила лицо. Сверкнул большой глаз, густая светлая бровь, крупные губы в улыбке.
— Устали, детки? Идите же в дом! — И, словно бы прочтя Женькины мысли, добавила — Теперь уже никуда ехать не надо. Приехали — и точка!
Да это же тётя Клава Пастухова!
Какой родной показалась она Жене — будто бы находились они не в тёмной, холодной Алтайской степи, а в московском дворе, у подъезда Женькиного дома.
Детей провели в их новый дом, усадили на два стула посреди пустой, свежевыкрашенной комнаты с двумя голыми окнами без занавесок и с мигающей электрической лампочкой, свисающей с потолка на витом электрическом шнуре. Тут же в комнате стояли две кровати, а точнее сказать, два матраца на ножках из положенных друг на друга кирпичей. Кроме того, был ещё самодельный стол, покрытый клеёнкой.
В комнату внесли чемоданы, сумки, тюки.
Тёмные зеркала окон отражали комнату со всей её убогой мебелью. В отражении комната казалась ещё более пустой и мрачной. Женя заметил, что и мама, остановившись в дверях, с грустью осматривает голые, скучные стены.
Ольга Георгиевна обернулась к Николаю Сергеевичу, остановившемуся за её спиной.
— Так ты и живёшь? — спросила она мужа.
Николай Сергеевич продолжал счастливо улыбаться.
Тут в комнату ворвалась тётя Клава. Она обняла Ольгу Георгиевну, прижала к себе, оттолкнула.
— Разве мы так жили? — закричала она. — Да мы в вагончике жили! Сюда третьего дня переехали! Кра-со-та!
— Конечно же, красота! — неожиданно для Женьки воскликнула Ольга Георгиевна. Она улыбнулась, глаза её сверкнули, и комната словно бы осветилась тёплым светом и стала похожа на московскую комнату, хотя от этой улыбки и не прибавилось мебели.
Женька, которому было не до смеха, а хотелось спать, невольно улыбнулся вслед за мамой. Ему стало легко и весело. Тётя Клава объявила, что в честь приезда семьи Дроздовых будет устроен пир горой и что чайник, должно быть, уже закипел.
Приходили какие-то люди — все загорелые, белозубые, добрые, весёлые; они все здоровались с Женькой за руку. Все эти лица со сверкающими глазами, словно бы на всех на них лежал отсвет алтайского солнца, хотя давно уже наступила ночь, пусть и принадлежали разным людям, казались Женьке похожими, как у братьев. И постепенно степь, для мальчика сначала необитаемая, заселилась всеми этими людьми, сделавшись сразу же ближе, понятнее.
